Пол Кемп - Царство Тени

Кейл взял Клинок Пряжи за лезвие, и протянул его Ривену рукоятью вперёд. Он начал понемногу осознавать последствия приятого решения. Ноги под ним ослабели. Руки дрожали. Ривен сделал вид, что не замечает.

— Изверг его не получит, — сказал Кейл. Ривен взял меч, кивнул.

— Я сдержу своё обещание, — сказал Кейл. — А ты сдержишь своё. Помнишь, что ты ему обещал?

Лицо Ривена посуровело. Он снова кивнул.

— Я помню.

Кейл повернулся к Ривалену.

— Ты тоже держи своё слово, шадовар.

Лицо Ривалена ничего не выражало, его глаза мерцали.

Лица и воспоминания хлынули в мысли Кейла, но он оттолкнул их и нарисовал мысленно Канию. Он стянул к себе тьму.

В последний момент он передумал и представил не морозные пустоши Восьмого Ада, но лицо благодарного мальчишки, мальчишки, который однажды пригласил его в свет. Внезапно увидеть Арила, мальчика, которого он встречал лишь однажды, стало важнее всего на свете.

— Прощай, — сказал Кейл Ривену.

Ривен не ответил; может быть, не мог говорить. Отведя глаза, он просигналил «Прощай» на языке знаков.

Арил мирно спал на боку в своей маленькой кровати. Одеяло было натянуто по шею. Наружу торчала только голова. Какое-то время Кейл смотрел на мальчика, думая о былых временах, о друзьях и врагах, о всех оставленных жизнью шрамах. Арил спал мирно, спокойно. Кейлу этот момент показался… подходящим.

Мальчик спокойно спит в своей кровати, свободный от страха, с целой жизнью, ожидающей впереди. Кейл понял, почему ему нужно было увидеть Арила, а не Шамур, не Тамлина и не Тази. Он хотел, чтобы последний увиденный им на Фаэруне человек был невинным.

Он коснулся щеки мальчика тыльной стороной своей теневой ладони и подумал о Джаке.

— Я делал, что мог.

Он надеялся, что кому-то когда-то это помогло.

Он шагнул сквозь тени во тьму снаружи небольшого домишки. После хаоса битвы тишина деревни казалась непривычной. У него осталось всего несколько мгновений, прежде чем время в Буре Теней возобновит свой ход.

Холодный воздух был пронизан запахом дыма из домашних очагов. Он окинул взглядом деревню. Шесть десятков домов сгрудились кучкой посреди поросшей деревьями местности, тихой, мирной, безопасной. Двухэтажный храм Йондаллы, единственное каменное здание среди строений из брёвен и кирпича, стоял на краю деревни, как пастух, стерегущий овец. Из двух труб храма вился дымок, заполняя долину запахами кедра и дома. В очагах жгли ароматное дерево и не позволяли остыть.

Кейл сделал глубокий вдох. Он отогнал слёзы.

Он порадовался, что хотя бы в одну из ночей какое-то время тому назад деревня была обязана своей сохранностью ему, а не Йондалле. Он убил два десятка троллей, отвечая призраку Джака, пытаясь выйти на свет.

Но мёртвым было уже не ответить, и свет был не для него. Больше нет. Никогда.

Он поднял взгляд на купол неба, незапятнанный бурлящими чернилами Бури Теней. Наверху мерцало Море Звёзд, Селун и её свита сияющих Слёз. Кейлу показалось, что он замечает пустоту в небесном скоплении, окружавшим серебряный диск луны, дыру, оставленную одной из слёз, когда та помчалась к Фаэруну, дыру, из-за которой умер Джак, дыру, отразившуюся в душе самого Эревиса. Он подумал о коротышке и его трубке, попытался улыбнуться, но не смог. Он так никогда и не заполнил эту дыру. Теперь и не заполнит.

Сила горела в нём, холодная, тёмная, почти безграничная. Он мог слышать слова, сказанные в тени на противоположной стороне Торила, мог сдвинуть горы одним свои словом. Он знал больше, чувствовал больше, был больше, чем когда-либо мог себе вообразить. Его воспоминания, память Маска, охватывали тысячи лет — даже опережая Эфирас — воспоминаний о делах, народах и местах давно забытых.

Меланхолия окутала его, обернула его так же плотно, как тени. Наконец он понял Маска, но лишь сейчас, в самом конце. Осознал он и то, что Маск тоже понимал его, может быть, лучше, чем он сам.

«Ты хочешь возвыситься», однажды сказал ему Мефистофель.

Маск тоже говорил ему это, но не словами.

Кейл желал возвыситься, и это произойдёт, пусть и не так, как он себе представлял.

Он чувствовал связь с оставшимся в Сембии Ривеном, связь, которая протянулась сквозь время и расстояние. Скорбь убийцы, хоть и глубоко запрятанная, тронула Кейла. Он сглотнул возникший в горле комок.

В итоге они всё-таки стали друзьями. Но слишком долго не признавали этого. Кейл был рад, что подобающе попрощался с Ривеном. Слова казались слишком незначительными для такого важного момента. Кейл будет скучать по Ривену, как скучал по Джаку.

Из кармана своего плаща он достал мелкий камешек, который дал ему Арил. Кейл носил его несколько месяцев — напоминание, талисман надежды. События с участием Арила казались далёкими, как будто случились в другом мире, в другое время. Гладкий камень казался тёплым в руке, твёрдым.

— Человек-тень, — прошептал он, вспомнив имя, которым назвали его полурослики.

Он положил камень на землю у дверей дома, где спали Арил и его мать — надгробие, отмечавшее его уход. Последней вещью, к которой он прикасался на Фаэруне, будет речной камень, который дал ему благодарный мальчишка-полурослик, назвавший его «человеком-тенью». Кейлу показалось это подходящим.

— Прощай, — сказал он, думая не только об Ариле.

Он закрыл глаза и приготовился. Решимости ему хватало, но он всё равно хотел, чтобы это мгновение не заканчивалось. Между ударами сердца прошла целая вечность. Он наслаждался слабым запахом хвои, что принёс западный ветер, дрожью энергии, пронизывающей всё вокруг, целый Фаэрун.

Только сейчас Кейл увидел Фаэрун целиком. Ему будет не хватать этого. Он находил утешение в том факте, что он помог сохранить его, по крайней мере на время.

Приготовившись, он погрузился в знакомую темноту. Она утешила его, согрела. Сейчас он знал ночь, как собственную кожу. Ночь была его частью. Кейл был ночью.

Он сказал ей «прощай» и шагнул сквозь тени, сквозь миры, в Канию.

Обычная тьма фаэрунской ночи сменилась губящим души мраком Кании. Действие остановки времени сюда не распространялось.

Кейл ощутил холод Восьмого Ада, но новобретённая сила сделала его невосприимчивым к морозным укусам. Зато усилившиеся чувства сделали ужасы Восьмого Ада более отчётливыми.

Он стоял на продуваемом всеми ветрами плато из потрескавшегося льда, которое возвышалось над замороженной равниной, разрезанной широкими, изломанными реками пламени. Проклятые души мучеников корчились в этих реках, горели в их огне, как отчаявшаяся, погибающая рыба, пойманная в лужицах на отмели. Другие с пустыми лицами блуждали по бесконечному льду, оглушённые и замерзшие, их разум был пуст, их судьба была холодна и беспощадна, как воздух.