Алексей Гравицкий - Калинов мост

Кот вдруг вздрогнул и радостно заулыбался.

— Есть идея! Поехали, по дороге расскажу.

Машину трясло, словно эпилептика. Да и не мудрено. Лет автомобилю было кажется больше, чем водителю, решившему подработать частным извозом. Машина брюзжала и дребезжала. Примерно тем же занималась Яга. Сидела на переднем сидении и скрипела себе под нос, как несмазанная телега. Идея оборотня ей явно не понравилась, от того, собственно, и скрежетала. Но другой идеи все одно не было, потому брюзжание было тихим.

Впрочем, водителя оно напрягало и в тихом виде. В конечном итоге он не выдержал и включил погромче радио. Салон ожил какой-то старенькой музыкой.

Этот город застрял во вранье, как "Челюскин" во льдах —Погрузившийся в ад и частично восставший из ада.Наше общее детство прошло на одних букварях,Оттого никому ничего объяснять и не надо.Отчего ж мы кричим невпопад и молчим не про то,И все считаем чужое, и ходим, как пони, по кругу?Вы не поняли, сэр, — я отнюдь не прошусь к вам за стол,Мне вот только казалось — нам есть что поведать друг другу.

Место, где светБыло так близко, что можно коснуться рукой,Но кто я такой,Чтоб оборвать хрустальную нить —Не сохранить, прошло столько лет,И нас больше нет в месте, где свет…

Старуха брюзжать перестала, но поморщилась. Уж больно песня к месту показалась. Водитель истолковал старческую мимику по-своему, потянулся убавить звук.

— Оставь, — перехватила его руку старуха. — С песней оно веселее.

Мужик лишь пожал плечами. С песней, так с песней.

Этот город застрял в межсезонье, как рыба в сети —Стрелки все по нулям, и не больше не меньше,Мы почти научились смеяться, но как ни верти —Что-то стало с глазами когда-то загадочных женщин.Хочешь, я расскажу тебе сказку про злую метель,Про тропический зной, про полярную вьюгу?Вы не поняли, мисс, — я совсем не прошусь к вам в постель,Мне вот только казалось — нам есть, что поведать друг другу.

Мне никто не указ, да и сам я себе не указ —Доверяю лишь левой руке, маршруты рисуя.Ну а тот, кто — указ, он не больно-то помнит о нас,Да и мы поминаем его в беде или всуе.Что казалось бы проще — вот Бог, вот порог,Что же снова ты смотришь в пустынное небо с испугом?Вы не поняли, Лорд, — я отнюдь не прошусь к вам в чертог,Мне лишь только казалось — нам есть, что поведать друг другу.

Место, где светБыло так близко, что можно коснуться рукой,Но кто я такой,Чтоб оборвать хрустальную нить —Не сохранить, прошло столько лет,И нас больше нет в месте, где свет…[5]

Песня сошла на нет. Проигрыш еще крутился какое-то время, потом поверх него легла совершенно не кстати реклама. Крикливая и грубая, особенно на контрасте с лирикой только что спетого.

— Тормозни, — попросил Кот. — Приехали. Вот тут где-нибудь.

Машина сбавила скорость, вздрогнула дернувшись пару раз, словно собиралась умирать прямо сейчас. Кот выскочил из салона, притормозил Милонега, рыпнувшегося было за ним.

— Ждите. Я сам все устрою. Лучше с машиной договоритесь.

— Что с машиной? — встрепенулся водитель.

Но Кот только дверцей хлопнул.

— Скажи-ка, милый друг, — впервые за всю дорогу нормально заговорила старуха, обращаясь к водителю. — А ты не хочешь денег заработать?

— Смотря чего делать, — бодро откликнулся тот.

— Машину нам свою отдать. Она нам нужна буквально на часок, меньше даже.

Водитель открыл рот, но не нашелся, что сказать на такую наглость. Старухе возражения и не требовались. На любые возражения у нее имелся свой и довольно весомый аргумент. Из-под разноцветных тряпок, составлявших старушечий костюм, на свет вырвалась пачка зеленых банкнот с американским давно испустившим дух президентом и цифрой сто. Пачка была увесистой. На такие деньги можно было купить пяток таких машин, если не больше.

— Деньги твои, машина наша. Документы на нее нам не требуются. Если захочешь, можешь заявление об угоне завтра пойти написать и получить тачку обратно. Идет?

— Юра, что на мосту?

Президент вопреки обыкновению не сидел во главе стола, а метался из угла в угол. На министра чрезвычайных ситуаций только что не набросился.

— Голубев какую-то ахинею несет. Знаю, что бомбили, но… Что там?

— Ничего хорошего, — привычно отозвался глава МЧС.

— Ты другие слова знаешь?

Юрий Яковлевич тяжело вздохнул.

— Знаю, только они нецензурные. После нанесенного удара аномальная зона расширилась в несколько раз. Теперь она охватывает не только мост, но и прилегающие территории. В зону аномалии попал кусок города практически от Калужской площади до станции метро «Парк Культуры», от памятника Петру Первому до середины парка Горького.

Президент засветился, как лампочка Эдисона.

— Прекрасно!

— Чего прекрасного? — не понял главный спасатель.

— Раз зона от силового воздействия расширяет границы, значит силовое воздействие исключается. ЕС и Штатов можно больше не опасаться. Не предложат же они в самом деле ядерный заряд в аномалию швырнуть. Это слишком даже для англоговорящих кретинов.

Президент прошел на свое место, опустился на сидение и расслабленно откинулся на спинку кресла. Юрий Яковлевич подошел ближе, но сесть не рискнул.

— А что делать с аномалией? — спросил осторожно.

— Теперь все что угодно, — бодро ответил президент. — Мысли есть?

— Да.

Юрий Яковлевич выдвинул кресло, и устало сел перед президентом. Тот с интересом подался вперед.

— Говори, — мягко, но требовательно сообщил он.

— Мысль одна, — Юрий Яковлевич потер виски. — Я хотел бы просить об отставке.

Больничная койка оказалась жесткой. Степа только сейчас понял, что за все время учебы, да и вообще за всю жизнь ни разу не лежал на больничной тахте. Даже не присаживался, кажется, ни разу.