Михаил Крюков - Еретическое путешествие к точке невозврата

Стены гербового зала были увешаны разнокалиберными щитами, рыцарскими доспехами, мечами, пиками, бердышами и другим смертоубойным железом. Всё это было пыльное, зазубренное, неухоженное. На лезвиях боевых топоров различались какие-то подозрительные бурые пятна — то ли крови, то ли ржавчины. У дальней стены зала чернел зев огромного камина, холодного и мёртвого, как и всё в этом зале.

— Родоначальник нашего рода, Герман фон Фюрстенберг, жил в начале XIII века, — начал заученным тоном Август, явно подражая кому-то из старших, видимо, отцу. — Но жил он не здесь, а в коренном замке Фюрстенберг, том, что на реке Рур. Мне не довелось побывать там, но, говорят, что это настоящая твердыня, оплот рода. Многие из наших предков приносили обет Тевтонскому ордену и сражались в Ливонии. Род Фюрстенбергов — богатый и знатный, но наша ветвь младшая, и, к сожалению, оскудевшая. Я — последний мужчина в роду, и, если у меня не будет сына, она пресечётся.

— А у вас есть братья или сестры, Август? — спросил монах.

— Да, святой отец, у меня есть старшая сестра, но она давно замужем и живёт в замке мужа, мы не виделись со дня её свадьбы.

Но продолжим, господа. Вот это портрет моего прадеда, Генриха фон Фюрстенберга, а рядом вы видите доспехи и оружие, которое он взял в качестве трофея на рыцарском турнире в честь короля Сигизмунда I Люксембурга, а вот это…

Август ещё что-то рассказывал, переходя от портрета к портрету, от погнутого шлема к разбитому щиту, от рваной кольчуги к какому-то кинжалу с причудливо изогнутым лезвием, но Вольфгер его больше не слушал.

«Вот, такова судьба рыцарства в империи, — мрачно думал он, — тлен, запустение, ржавое железо и портреты людей, имён которых уже никто не помнит. Последние из некогда славных родов, по сути, живут на кладбище, и это кладбище целого сословия. А им на смену идут совсем другие люди, для которых дворянская история, дворянская честь, древние фамилии и гербы не значат ничего. У них другой бог, имя которому — Святой Гульден. Вот ему они поклоняются истово и фанатично, не щадя своих жизней, чего уж говорить о чужих! На смену старому родовому дворянству идёт новое, князья и бароны торговли, все эти Фуггеры, Вельзеры, Гохштаттеры и Имгофы. Очень скоро они и станут хозяевами империи. Тебе, Вольфгер фон Экк, ещё повезло, что на землях твоих предков нашли серебро, ты богат и независим. Пока независим. Но у этого замка хотя бы есть наследник, а твой замок пуст, как гнилой орех. Кто войдёт в твои покои после того, как тебя внесут под своды фамильного склепа, а? Наверняка, те же Фуггеры, которые уж точно не выпустят из цепких лап серебряные копи. А замок? Ну, что замок? Он достанется купцам просто в довесок…»

От невесёлых размышлений Вольфгера отвлекли слова Августа:

— …и тогда барон Зиккинген…

— Простите, юноша, как вы сказали? Я немного отвлёкся. Не соблаговолите ли вы повторить последнюю фразу?

Август удивлённо посмотрел на Вольфгера.

— Конечно, господин барон. Я говорил, что мой отец принимал участие в кампаниях Франца фон Зиккингена, в том числе, в его последнем, печально знаменитом «Рыцарском восстании»….

— Вот как, любопытно… — сказал Вольфгер. — Дело в том, что много лет назад я встречался с Зиккингеном, но о Рыцарском восстании не знаю почти ничего, не могли бы вы удовлетворить моё любопытство?

— Наверное, будет лучше, господин барон, если вы поговорите с моим отцом, — сказал Август, — он боготворит Зиккингена и может говорить о нём часами. Я думаю, вы будете для него желанным слушателем, матушку его рассказы утомляют, и, хоть я помню их наизусть, зачем пересказывать то, что можно услышать из первых уст?

— Как себя чувствует ваш уважаемый отец? — спросил Вольфгер.

— Благодарю вас, господин барон, гораздо лучше, он уже встаёт, правда, далеко отходить от постели матушка ему пока не разрешает.

— Тогда испросите для меня позволения навестить вашего батюшку сегодня после ужина.

Вечером Август явился в столовую залу с лютней. Он не сел за стол вместе со всеми, а поместился отдельно на табурете, и, пока обитатели замка ужинали, развлекал их музыкой и пением. У парня оказался приятный голос, играл он хорошо, знал множество миннезангов,[64] отдавая предпочтение чарующим волшебным сказкам из «Парцифаля» Вольфгама фон Эшенбаха.[65] Всем было ясно, что играет и поёт он исключительно для Алаэтэли. Эльфийка с лёгкой улыбкой принимала неловкие ухаживания юноши, а фрау Ульрика хмурилась.

Наконец, ужин закончился, и баронесса Фюрстенберг церемонно объявила, что её супруг также завершил вечернюю трапезу и ждёт в своих покоях барона фон Экк. Август бережно положил лютню, взял подсвечник и предложил Вольфгеру провести его к батюшке.

Старый барон Фюрстенберг сидел в кресле у камина. Увидев Вольфгера, он поднялся ему навстречу, придерживая левой рукой полы халата. Барон оказался высоким человеком, сильно исхудавшим за время болезни, но ещё физически крепким. Сильное, тренированное тело, привыкшее к оружию и латам, пока сопротивлялось хвори. Усы барона задорно торчали, а светло-голубые, близко посаженные глаза были маленькими и круглыми, отчего создавалось впечатление, что на его лице застыло выражение детского удивления.

— Так это вы и есть тот самый целитель, которого я должен благодарить за спасение своей жизни? — спросил он.

Вольфгер поклонился.

— Благодарю, благодарю, господин барон, Ульрика мне уже все уши прожужжала, я ваш должник!

— Не стоит благодарности, — вежливо ответил Вольфгер, — мы, дворяне, обязаны помогать друг другу, не так ли?

— Истинно, истинно! — воскликнул Фюрстенберг.

Вольфгер заметил, что старый барон имеет обыкновение повторять слова.

— Однако должен отметить, что в первый раз за всю свою жизнь я встречаю целителя благородного происхождения, — заметил Фюрстенберг, вновь опускаясь в кресло и укрывая колени вытертой медвежьей шкурой. — Прошу вас, фрайхерр Экк, присаживайтесь, вот здесь будет теплее от камина, эта проклятая развалина — я разумею мой замок — никогда не согреется, никаких дров не хватает, кругом сплошные щели и сквозняки!

Вольфгер понимал, что в роли целителя он выглядит, мягко говоря, странно, но и объяснять, откуда, на самом деле, взялись его необычайные способности, он не собирался, поэтому просто понизил голос и, как будто открыл важную тайну, объяснил:

— Фамильный дар, господин барон!

— Редкий, редкий дар, — также понизив голос, покивал головой Фюрстенберг.

— Именно. И проявляется в нашем роду он нечасто, к тому же, способности к исцелению невозможно вызывать по своему желанию, поэтому заранее не знаешь, кого удастся исцелить. Я расцениваю его проявления как снисхождение Господней благодати, которая осеняет только достойнейших! В наших семейных летописях, которые ведутся уже не одну сотню лет, отмечен каждый случай такого исцеления, — продолжал вдохновенно врать Вольфгер, — и всегда, всегда исцеление приходило только к достойнейшим!