Сергей Смирнов - Цареградский оборотень

Началось переклятье давно, когда не только Лучиновы радимичи, но и все славяне каждый год делили зиму и весну заново и один день в году у них длился целую неделю, потому что с утра считали его первым днем весны, а вечером -- последним днем зимы, немало на ночь удивляясь своему первому решению. Нетвердой еще бывала тогда межа между временами года.

С того самого дня переклятье и пошло-побежало, настигая ночь быстрее самого рода, ибо в тот день старший сын самого первого князя Лучина продал младшему свое первородство за один-единственный чох.

Вспоминать об этом просшествии Лучиновы не любили, поскольку, лишь  начинали вспоминать, как сразу отставали от переклятья еще на одну ночь, и значит следующую свадьбу требовалось сыграть еще на один день раньше.

Случилось происшествие в ту пору, когда от великого гуннского войска остался только утренний звон в правом ухе и два конских копыта, поросших крапивой с острыми, как щучьи зубы, листьями и наконечниками стрел вместо стрекучих ворсинок. В копытах еще долгое время ловили мохнатых, но уже просоленных окуней.

Тогда не только радимичи, но и все славянские племена верили и в сон, и в чох. Сон был еще ничуть не менее крепким, чем явь, поэтому нельзя было смотреть на свежий кусок мяса, не произнеся нужного заговора. Увидеть во сне мясо -- к болезни. В ту пору увидеть мясо наяву означало, что и во сне можно захлебнуться кровью.

От одного чоха весь мир за мгновение рушился до самого основания и в следующее мгновение появлялся вновь. Так от чоха могли вовсе не исполниться самые важные замыслы во всякий благоприятный день. Потом, когда вселенная уже не стала рассыпаться, начали говорить, что чох подтверждает правдивость слов чихавющего. И то было верно, ведь все оставалось-таки на своих местах.

Жили два брата, сыновья первого князя Лучина. Старшего звали Зимослав, а младшего Летослав. Старший был лучшим охотником от самого Данапра до первого сорочьего гнезда . Младший умел распахивать поле слоями, как ромеи умели читать свои книжки -- то есть перелистывая вспаханный дерн, как страницы. Еще он умел завязывать и развязывать узлы без веревки, а зимой любил спать так крепко, что ночи оседали у него в ноздрях вроде сажи, и он раз в неделю прочищал их замороженным волчьим хвостом.

Однажды Зимослав подобрал себе очень хороший день для охоты на медведя. Он тщательно обвел тот день охотичьими межами, похожими на полет сокола в небесах, облепил его глиной заговоров и поставил обжигаться на последнюю осеннюю зарю.

Но на рассвете, поднимаясь в путь по распущенному к порогу поясу, он нечаянно уронил на нос спящему брату свой охотничий оберег -- железного лося о шести ногах. Летослав заворочался, гулко, как колодец, вздохнул, и Зимослав едва успел зажать ему нос, покрывшись холодным потом, сразу застучавшем и покатившемся по полу крупными градинами.

Зимослав очень испугался, что брат чихнет и весь его удачный день, которым он успел заранее похвалиться отцу, первому в роду князю Лучину, пойдет насмарку.

-- Отпусти, брат,-- попросил Летослав, невольно поменяв первый вздох на второй, еще более холодный, ведь с каждым новым вздохом зима наставала все быстрее.-- Отпусти. Теперь все равно чихну.

-- Не чихай, брат! -- взмолился Зимослав.-- Опозоришь меня!

-- Ничего нельзя сделать,-- признался Летослав.-- Очень хочется.

-- Проси у меня все, что угодно,-- сказал в сердцах Зимослав.-- Только не чихай.

Его младший брат подумал и решил:

-- Скажу тебе, что со мной делать, только тяжко мне придется, а по такому случаю отдай, брат, мне свое первородство.

-- Бери, брат,-- простодушно отвечал Зимослав.-- Ты скорый на руку. Узлы вяжешь, когда еще веревки в руках нет. Бери мое первородство. Мне за тобой не долго терпеть придется. А уж потом, помяни мое слово, и сам ты далеко от меня уже не убежишь, хотя на каждом поприще будешь оставлять по сыну. Догоню я тебя запросто.

-- Реки молитву богу Роду на отдание первородства,-- уже как старший проговорил Летослав, все еще торча носом в крепких пальцах брата, будто зверь в капкане.

Первый раз старший повиновался младшему.

-- Теперь, брат, живо опусти меня вниз головой в ту кадушку, что до краев полна воды,-- повелел Летослав.-- Суй до самого дна. А потом отпускай мой нос и отбегай в сторону, а то намокнешь уже весь и тогда твоя охота все равно пойдет вчерашним ветром разгонять прошлогодний туман.

Обхватил брата Зимослав, понес его, будто колоду, на двор и, продышав лунку в первом ледке, покрывшем кадушку с водой, опустил в нее Летослава, как опускают для закалки только что выкованный меч.

Зашипел младший брат, забурлила вода, и, едва успел Зимослав отскочить в сторону, как лопнула кадушка, и вода растеклась в стороны лучами-ручейками, быстро замерзавшими на бегу.

Летослав поднялся на ноги, отряхнулся по-собачьи, утер нос и сказал брату:

-- Все. Будет тебе сегодня охота.

Чему быть, того не миновать. Никогда не узнал Зимослав, что не смог его младший брат утерпеть и чихнул-таки, но был крепче брата передним умом и догадался, что надо чихнуть в воду и притом снизу вверх, от земли к небу -- тогда мир не разрушится, потому как тогда всю силу человечьего чоха, что в ту пору не отличался по своей силе от чоха славянских богов, примет вода небесная, а не земная. А поскольку небесной, первородной воды всегда остается наверху немеренное количество, то и разрушительная сила может раствориться в ней без остатка, разве что -- выльется лишним дождиком не раньше четвертого дня седьмицы. Умен был брат у Зимослава. Первым он среди всех славян сохранил свет на своем месте в трудный час, не испортил охоту старшему и приобрел за это первородство. Только вот с того самого дня пошло в Лучиновом роду переклятье.

Пришлось Лучиновым с той поры даже своих покойников хоронить по-особому -- жен головой на запад, а мужей головой на восток,-- чтобы для всех живых женщин ночь наступала на один шаг позже, на тот самый шаг к лону, что нужен для зачатья при последнем луче Солнца.

-- Так и знай, княжич: нам твоего дня до нашего заката еще на целый век хватит,-- повторил свои вещие слова князь Лучин и добавил к ним один вопрос: -- Если мы тебя на закате отпустим, возьмешь в жены до заката мою дочь?

“Хоть трех, только отпусти, князь,-- в тот же миг опрометчиво подумал Стимар, не терпевший пуститья в свою дорогу, но по усвоенной у ромеев привычке сначала повертел головой и сделал вид, что думать только начинает.-- Хитроумны радимичи. Все у них обратным чином, догадались, что так сподручнее и легче выходит. Добрые люди себе невест в чужом роду крадут, а они -- себе женихов.”