Айя Субботина - Время зимы

Раш скорчился, поздно понимая, что лежит на полу и трясется судорогами, как в припадке падучей. Хани отвернулась и боль, преданным псом, отступила вслед за нею.

Карманник перевернулся на живот, подобрался, неторопливо встал сперва на колени, потом на ноги. Зрение вернулось к нему, видения исчезли, но все тело ныло, будто его долго колотили палками.

Никто из стоящих в зале даже не пошевельнулся. Только Эрик неотрывно следил за Хани, и губы его дергались, словно шамаи готовился обнажить волчьи клыки. Девушка вернула взгляд в пол, тяжелые косы закрыли лицо от мира.

— Только смерть, — прошептала она еле слышно.

— Чья? — Раш потирал ушибленный затылок.

Но Хани ничего не ответила или просто не успела, потому что в тронном зале снова зазвучал голос горбатой старухи. В нем карманнику чудилось что-то от вороньего карканья — черное пророчество. На краткий миг Рашу захотелось выхватить украденный кинжал со зловещим пламенеющим лезвием и воткнуть его мегере в рот по самую рукоять, и от такой мысли сделалось неожиданно хорошо. Но тут его спугнул взгляд одной из старух и парень поспешно отвернулся: хоть ничто не говорило о подобном, карманнику чудилось будто белое воронье видит насквозь самое его нутро.

— Нужно ехать на юг, Конунг, — сказала горбунья. — Собирать войско и прогонять скверну с наших земель, пока ее корни не укрепились в чистых снегах Артума. Много времени потеряно, больше некогда ждать. Много невинных умерло.

— Где же были ваши хваленые глаза? — Торхейм метнул в старух огненный взгляд. Лицо владыки Северных земель стремительно багровело, наливалось гневом, как спелое яблоко. — Я чту ваше уединение, колдуньи, исполняю все ваши просьбы, слушаю каждое слово и не вмешиваюсь, когда вы остаетесь глухи к моим просьбам. Но вы клялись не мне, вы клялись Артуму следить за его просторами и охранять покой неустанно, и днем и ночью! А нынче же вы говорите, что юг моих земель обагрился кровью невинных жителей, чьи души навечно попали в гартисову огненную бездну!

Слюна летела из его рта, пальцы сжимались в кулаки и тут же разжимались, чтоб снова собраться разом. Никто не смел перебить Конунга, все мужчины, кроме Раша, потупили взоры. Старухи же, напротив, будто собирались подчинить его сразу в три пары глаз. Горбунья дождалась, пока Торхейм закончил.

— Мальчишка, — презрительно фыркнула она, и Раш готов был спорить, что косы ее зашевелились змеиным клубком. — Благодари Снежного, что здесь так мало людей и никто не узнает, что сильный Конунг верещал, как мальчишка, у которого еще и борода не проклюнулась. Хватит стенать, Торхейм. Нужно звать вождей, пусть дадут своим знаменам ветра, а лошадям дороги!

Раш продолжал ждать, когда же здоровый, как скала, Конунг, ответит ей той же монетой, но владыка Северных земель молчал. Он занял свое место на троне, осматривая старух тяжелым взглядом.

— Будь по-вашему, — наконец, огласил Торхейм свое решение. — Выступим завтра в полдень. И пусть в храме Снежного нынче всю ночь молятся о его милости.

— Мы заговорим погоду, если надобно, владыка Севера, — в этот разговорила третья из старух, что до теперь не проронила ни единого слова. — И сестра наша поедет с тобою, чтоб быть глазами и ушами фергайр. Торхейм нахмурился.

— Я не малец какой-нибудь, чтоб мне сопли подтирать. Ваша печаль сидеть в своей башне, а войну оставьте воинам.

— Ты сделаешь как велено, — предупредила горбунья. — Или еще до заката у Артума будет новый Конунг. Вон, — тощий палец переместился на Берна. — Погляди-ка на достойного приемника, и хорошо подумай, прежде чем разбрасываться словами.

— Не нужен мне трон, — отсек Берн.

— Если тебя о том спросят, тогда дашь ответ, а сейчас помалкивай. Прибереги слова для отца, раз он сам еще не набрался ума, чтоб понимать. Вечером будет военный совет, как велят традиции. Сестра наша придет и сядет по правую руку от владыки Севера, как должно. И никто не посмеет тронуть ее или прогнать. И будет она ровней тебе, Торхейм, и прежде чем осмеять ее иль запретить говорить, вспомни эти мои слова.

Больше белое воронье не проронило ни слова. Они вышли так же стремительно, как и появились, и ни один звук не потревожил их уход. Только когда стража прикрыла дверь, Торхейм послал в спины старухам проклятия. Брюхатый с готовностью подхватил его, вдогонку поливая фергайр отменной бранью. И как только глотку не боится порвать, подумал Раш, с досадой понимая, что поговорить с девчонкой не удалось. Зачем она послала ему страшные видения? Было ли то сделано нарочно или он сам заглянул, куда не следовало? Тревога надежно угнездилась в нем.

— Берн, разошли вести вождям, пусть поднимают людей и вострят топоры. Мне нужны все. Упрямого Корода притащи хоть бы и за бороду, хоть пьяного из-под бабы, но чтоб его задница сегодня была в Браёороне.

— Сделаю, владыка. Велишь послать птиц в Перст и Острую твердь?

Конунг медлил с ответом. Рашу хотелось раствориться, стать песчинкой, мелкой букашкой, чтоб только скользнуть в одну из щелей и бежать прочь от разговоров, в которых он ничего не смыслил и не понимал, почему его не выставили вон вслед за старухами.

— Нет, я не оставлю Артум без защиты и глаз. Ступай, Берн, только тебе я доверяю равно, как самому себе.

Северянин чеканным шагом пересек тронный зал, последний раз глянул на Раша, уже открыл рот, чтоб что-то сказать, но смолчал. Когда в стенах остались лишь они вчетвером, Конунг обратился к толстяку.

— Хорт, позаботься, чтоб из казны выделили достаточно золота на фураж и продовольствие.

— Как велишь, владыка. — Брюхатый расшаркался и, спросив разрешения удалиться, покинул их.

Рашу не нравилось, что его все так же не замечают. И то, как Эрик смотрел на него: шамаи словно обдумывал скорую расправу. Наконец, взгляд Конунга перемесился и на карманника.

— Так что ты делал в логове браконьеров? — Задал он вопрос.

Раш видел его взгляд, видел напряженно ходящие туда-сюда крылья носа. Торхейм совладал с собой лишь внешне, но даже такому слабому знатоку человеческих душ, как Раш, не составляло труда понять, что весь гнев остался при нем. Он клокотал в Конунге, подобно лаве, что ищет путь наружу. И карманнику не хотелось стоять на пути гнева, когда прорвет. Поэтому он, как мог обстоятельно и четко, повторяя то, что говорил раньше, рассказал о холмах, норе в них и мешке с самородками разных пород, который нашел у одного из нечестных рудокопов. Не таясь, рассказал и о том, что собирался поживиться их добром. В другой раз, при других обстоятельствах, Раш никогда бы не сознался, но сейчас, в окружении чужаков, скорых на расправы, всего вернее было не юлить.