Роджер Желязны - История рыжего демона (трилогия)

Казалось, слепые глаза мраморного бюста пристально следят за каждым движением ученого, расхаживающего взад-вперед по комнате; возможно, легкое трепетанье пламени свечей и чуть колышущиеся тени были причиной того, что каменное лицо ожило, брови слегка приподнялись, а бескровные, тонкие губы римлянина приоткрылись от удивления: сегодняшняя лекция была совсем не похожа на предыдущие речи, которые старому магу приходилось терпеливо выслушивать от доктора Фауста.

– О, да, – продолжал Фауст, – я знаю все это, и даже кое-что сверх того, – он рассмеялся не без сарказма. – Я могу уловить гармонию божественных сфер, о которых знал Пифагор. Я вычислил координаты той самой неподвижной точки, о которой говорил Архимед, похваляясь, что сможет перевернуть земной шар. Я знаю, что с помощью могучих сверхъестественных сил, повинующихся лишь посвященным, я сам могу стать рычагом, переворачивающим землю. Всю свою жизнь я провел над книгами, изучая тайные науки. И к чему же в конце концов меня привели бессонные ночи, бесконечные часы, проведенные над творениями известнейших мастеров древности, великих магов? То, что написано в этих книгах, суть пустая болтовня о сверхъестественном или нелепые выдумки и заблуждения. В конце концов я обнаружил, что, несмотря на все свои знания, я не могу избавиться даже от простого расстройства желудка или от лихорадки, которая мучает меня по утрам. Любой деревенский пастух, валяющийся со своей подружкой в стогу сена, во сто крат счастливей меня, ибо уж он-то не страдает от диспепсии и, конечно, не портит себе кровь, пытаясь разгадать неразрешимые загадки. О, да, я снискал себе славу среди почтенных горожан и среди тех, которые именуют себя мудрецами. Имя мое известно не только на моей родине, но и за ее пределами. Чешский король увенчал мое чело золотым венком, провозгласив меня одним из величайших людей эпохи. Король французский, этот блистательный щеголь с венцом Хлодвига на гордых кудрях, заискивал предо мной, добиваясь моей благосклонности. Однако, к чему все эти почести? Они не могут разогнать мою хандру и излечить болезни. Чего я достиг, стремясь охватить необъятную сферу знаний своим земным, а следовательно, ограниченным, умом? И зачем нужны мне мои знания, если все чаще по утрам меня мучает озноб, черты лица заостряются, а жизненные силы покидают мое тело, которое – увы! – в назначенный срок предадут земле?

За дверью раздался шум. Фауст, увлеченный спором с самим собой, не обратил на это никакого внимания.

– Эта безумная погоня за знаниями хороша, когда тебе нет еще тридцати и о смертном своем уделе ты имеешь лишь самые общие представления. В юности я грезил о нераскрытых тайнах. Я мечтал постичь высшую, божественную премудрость, известную лишь гордым духам и ангелам, чтобы утолить ею ненасытный голод своего сердца. Немало воды утекло с тех пор, и в волосах у меня прибавилась не одна седая прядь. И что я вижу, оглядываясь на свой долгий, нелегкий путь? Я стою у того самого порога, с которого сошел, и все та же старая исхоженная дорога виднеется сквозь туман, хотя башмаки мои изрядно стоптались. Все тот же сердечный голод мучает меня – он не утолен, но, напротив, возрос тысячекратно.

И что за радость получаю я, гоняясь за призраком, за ускользающей тенью Истины? Увы, рассуждая здраво, я говорю: чего бы только не отдал я за то, чтобы вновь обрести здоровый цвет лица, молодую силу и бодрость духа! Я сижу в своей каморке и питаюсь жидкой овсяной кашей – единственной пищей, которую принимает мой испорченный желудок, – в то время как жизнь кипит за окнами моей мрачной кельи; купцы и ремесленники, горожане и сельский люд – все очертя голову бросаются в ее безумный вихрь, и каждый спешит взять от нее как можно больше! И что мне делать с мертвым грузом моих знаний, которые я накопил за десятилетия упорного труда, роясь в древних рукописях, словно жук в навозной куче? Неужели я потратил свои лучшие годы на то, чтобы в конце концов заменить собою огромный книжный шкаф с пыльными фолиантами? И это моя конечная цель? И это все, чего я достиг? Если цена пустого, вздорного старого хлама – моя жизнь, то до чего же убогим и жалким должно показаться мое существование тому, кто посмотрит на него со стороны! Не лучше ли сразу покончить с собой? Вот этим тонким и острым кинжалом…

И Фауст взял в руки изящный стилет – подарок друга, ученика великого Николя Фламеля, ныне покоящегося на парижском кладбище при церкви Сен-Жак-ля-Бушери. Поднеся кинжал поближе к огню, он долго любовался игрой света на холодной и ясной стали. Пристально глядя на клинок, он задумчиво произнес:

– Неужели напрасно проникал я в тайны кальцинирования и сублимации, конденсации и кристаллизации? Что толку в мастерстве, если мое внутреннее «я», Фауст гомункулус, бессмертный дух, заключенный в бренную земную оболочку, томится и страдает, скорбя о своем жалком жребии? Что пользы в мудрости, если твой разум, жаждущий просветления, обречен вечно блуждать во тьме, подобно кораблю без руля и без ветрил, плывущему неизвестно куда по воле ветра и волн? Может быть, лучше прервать этот тяжелый и мрачный сон одним ударом? Вонзить лезвие в живот и резко рвануть кинжал вверх, чтобы распороть тело до самой груди… Так поступали жители чудесного восточного острова, о котором я грезил, – величественные, гордые мужи в пышных и ярких одеяниях…

Вертя стилет в руках, он не спускал глаз с блестящего клинка. Пламя свечей трепетало, и тени плясали на стенах. В этой живой игре света и теней лицо мраморного бюста казалось строгим и осуждающим – древний мудрец явно не одобрял того, что услыхал сейчас от своего младшего коллеги. Стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь еле слышным потрескиванием свечек. И в этой тишине вдруг громко и отчетливо раздался звук, прилетевший откуда-то издалека. Звон церковных колоколов.

Фауст вздрогнул, словно внезапно пробудившись от глубокой дремы. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, праздник Пасхи.

Его мрачные мысли развеялись столь же быстро, как и возникли. Он подошел к окну и приподнял тяжелые занавеси.

– Видно, я надышался парами ртути, – сказал он вслух, обращаясь к самому себе. – Нужно соблюдать осторожность, ведь Великое Дело таит в себе двоякую опасность для исследователя: с одной стороны, всегда возможна неудача, с другой – слишком быстрый успех нередко влечет за собой головокружение. Мне же лучше бы сейчас выйти на свежий воздух – благо утро теплое и солнечное, и молодая трава уже поднялась на лужайках – да выпить кружку пива в ближайшей таверне. Я чувствую, что мой желудок примет даже пару жареных колбасок, которые обычно подают к пиву… Да, несомненно, пары металлов из перегонного куба вступили в сложное взаимодействие с флюидами моего мозга, породив столь странные фантазии… Прочь! Немедленно вон из комнаты, чтобы рассеять их.