Виталий Каплан - Масть

– То есть если я вошёл в Сумрак в тоске, то и после питаюсь лишь той силой, что получилась от человеческой тоски, которая в Сумрак стекла? А сила, происходящая от страха или веселья, мне уже и недоступна?

– Вот умный ты парень, быстро схватываешь, – хмыкнул Отшельник. – На самом деле всё не так просто, и тянешь ты силу и от тоски, и от страха, и от гнева… но в разной мере. Тут как в музыке – если созвучны твоей душе некие ноты, то и будет она откликаться на них. А к другим, далёким нотам окажется глуха. Так вот, Тёмные и Светлые отличаются тем, что тянут силу, настоянную на чувствах разного цвета. Ты, Тёмный, не можешь взять из Сумрака силу, в которую претворилась человеческая любовь, или радость, или восхищение красотой. У тебя попросту нет доступа к этим энергиям. Равно же и Светлый – он попросту не почует и не притянет силу, порождённую завистью или похотью. Проще сказать, одни из вас пьют красное вино, а другие белое. Но те, кто пьёт красное, не замечает белого, и наоборот.

– И значит, поменять масть – это сделать что-то такое, чтобы вместо красного вина ты стал замечать белое?

– Соображаешь! – Отшельник поднял вверх палец. – Поясняю: внутри у каждого Иного есть такая штучка… знаешь, до сих пор не задумывался над тем, как её назвать… да хотя бы рычаг. И от того, в каком положении этот рычаг, зависит то, какие энергии доступны. А положение рычага действительно связано с тем, в каком настроении вошёл ты впервые в Сумрак. Установился он в положении «Свет» – и быть тебе Светлым, тянуть тебе силу, проистекающую из светлых чувств. Установился в положение «Тьма» – и ты уже Тёмный.

– А почему нельзя этот рычаг сдвинуть? – спросил я. – Или он раз и навсегда устанавливается?

– Правильный вопрос! Если бы раз и навсегда, то быть бы Катерине Матвеевне вечно Тёмной ведьмой, а девице Алевтине – Светлой. Можно, можно сдвинуть рычаг! Но очень сложно. Потому что, раз установившись в одно положение, он как бы прикипает. Чем дольше ты живёшь в своей масти, тем труднее тебя из неё вынуть. Вот представь окно, не открывавшееся лет сорок… легко ли будет поднять шпингалет? Придётся стучать по нему молотком… а главное, не абы как стучать, а с умом, нанося удары нужной силы и в нужном направлении. Вот это и есть тайна, о которой мечтают твой дядюшка и Алёшкина графиня. Хотя не такая уж и тайна… знакомы мне Высшие, которые до того же додумались и сообразили, куда себя стукнуть, дабы в другую масть обратиться. Только мало таких – слишком это страшно и слишком больно.

– А у вас у самого как рычаг этот стоит? – напрямую спросил я. Что мне было терять? Ясно же – если пустился Отшельник в такие откровения, то не просто же так. Одно из двух – или останусь я навечно тут, в Сиянии, либо выпустит в обычный мир. И от того, как я себя с ним поведу, ничего уже не зависит. Он насчёт меня всё уже решил – то ли когда волок меня сюда, то ли когда поговорил с бабой Катей… то ли ещё когда мы с Алёшкой только-только выехали из Твери…

– А у меня, Андрюша, этого рычага уже давно нет, – просто и грустно сказал Отшельник, и я отчего-то сразу понял: правда. – Мне все энергии доступны, хоть от ласки, хоть от таски. И если полагаешь, будто мне это в радость, то придётся тебя разочаровать.

– А вы, значит, наловчились по шпингалету правильно стучать? И давно? Многим уже масть поменяли? – перешёл я к самому интересному. – И зачем, кстати?

– Немногим, – сухо отозвался Отшельник. – Просто иногда, бывает, пожалеешь кого-то… Вот взять ту же Катерину Матвеевну. Несчастная же баба… душа её точно клетка из презрения да злобы… а в клетке сидит любовь. Ну и пожалел. А ты как думал? Из-за того, что она со мной лес не поделила? Только вот я хоть и старый, и умный, а не Господь же Бог, не сумел предвидеть, на кого она свой дар любви направит. Ну и потом эти ребята новгородские, русские Ромео и Джульетта… если понимаешь, о чём говорю. Лень мне сейчас в ауру твою лезть и выяснять, знакома ли тебе сия трагедия Шекспира.

– Ну а всё-таки? Как по шпингалету стучать? Расскажете?

– Не терпится выполнить задание? – усмехнулся старик. – А знаешь что? Вот дам я тебе выбор. Если хочешь, прямо сейчас отпущу, но ничего больше ты не узнаешь. А хочешь, всё расскажу… но будет ли то тебе в радость? Решай.

Думал я недолго.

– Знаете, Отшельник, у нас в полку так говорили: вынул саблю – руби, взвёл курок – стреляй. Ну, сами посудите, как же я назад вернусь не солоно хлебавши и Януарию Аполлоновичу скажу, что в последний миг струсил! Говорите, чего уж там.

Отшельник ответил не сразу. Поглядел на меня то ли с одобрением, то ли с жалостью, сплёл пальцы и стиснул их с такой силой, что будь между его ладоней яблоко – всё вытекло бы сладким соком.

– Чтобы сбить заевший шпингалет, Андрюша, по нему надо ударить, – произнёс он глухо. – Чтобы сдвинуть в душе Иного заевший рычаг, по ней, по душе, нужно ударить. И очень больно. А что душе всего больнее? Правда. Правда, после которой не знаешь, как дальше жить и зачем жить. Правда, которая переворачивает всё, во что верил ты, что знал. Взять, допустим, одного гвардейского офицера. Служил он в Семёновском полку, был на хорошем счету, одна лишь беда – имел роковую страсть к карточной игре. Вот смотри…

Отшельник встал на ноги, поднял ладони к фиолетовому небу – и тотчас оно изменило окраску, сделалось белым, точно простыня. И на простыне этой возникли движущиеся картинки.

Вот московский трактир «Три фонаря», вот господин приятной наружности, титулярный советник Коврижкин, вот я ставлю на кон полковые деньги.

– Видишь, Андрюша, как всё происходило? – Голос Отшельника был бесцветен. – А теперь смотри, каково оно на самом деле. Разоблачим же магию!

Он хлопнул ладонями – и внешность господина Коврижкина преобразилась. Он сделался выше ростом, стройнее, прибавилось волос, на висках засеребрилась седина, а гладко выбритую его щёку украсил зигзагообразный шрам.

– Да, Андрюша, – продолжил Отшельник. – Это милый дядюшка твой, Януарий Аполлонович. Он обыграл тебя вчистую… а до того разжёг в тебе страсть… хотя, замечу, только огнивом чиркнул, а дрова-то в душе твоей уже сухие были.

– Зачем? – прошептал я.

– А затем, – пояснил Отшельник, – чтобы ввергнуть в лютую тоску, а тоска – затем, чтобы в Сумрак ты вошёл в нужном состоянии духа. Не думаешь ли ты, что Тёмные Иные тебя на Невском случайно встретили? Нет, Андрей свет Галактионович, тебя пасли. Твой дядюшка заранее столковался с Харальдом. Нужен ты дядюшке. Причём нужен не просто Тёмным Иным, а таким, который по гроб жизни ему обязан. Вот гляди!

На белой простыне неба возникла другая картинка. Просторный кабинет, шкура белого медведя на полу, черепа на стенах… и дядюшка с Харальдом сидят в высоких креслах, потягивают из хрустальных бокалов мадеру… а потом дядюшка вытаскивает из потайного кармана небольшой изумруд в медной оправе, кладёт его перед Харальдом, чьи глаза загораются алчностью.