Элизабет Кернер - Эхо драконьих крыл

Ланен

Я не могла поверить собственному голосу; все мои слова были вполне искренними, и тем не менее, пока я не услышала, как они слетают у меня с губ, мне все не верилось, что я решусь их произнести.

— Скажи мне, ты воспринимаешь все это всерьез, как если бы это случилось на самом деле с одной из представительниц твоего рода?

— Ланен, — обратился ко мне этот чудесный голос, — это случилось именно на самом деле. Мы просто не стали покидать землю, но от этого остальная часть песни не утратила свою подлинность.

— Будь же благословен за это, мой милый! — пропела я. — К добру ли, к худу ли, но мы, Акор, пообещали хранить верность друг другу, и теперь души наши едины, несмотря на все наше безумие!

— К добру или к худу, милая моя Ланен. Возможно, мы с тобой глупцы — я этому не удивлюсь, но зато таких глупцов больше во всем мире нет!

На сердце у меня было легко, и я рассмеялась: мой любимый находился рядом, и, хотя казалось, что нас с ним разделяет огромное расстояние, более близкой души для меня не существовало.

— Давай выйдем наружу, ночь такая чудесная, — предложил он.

Завернувшись в плащ, я последовала за ним к выходу; он полз

на четырех лапах, плотно сложив крылья, я же шла выпрямившись. Теперь пещера меня уже не пугала.

Мне недоставало крыльев, какими я обладала в нашей песне.

Акхор

Ночь была удивительно ясной — морозной, бодрящей. Луна наконец взошла, словно благословляя небеса. Ланен испустила резкий выдох, когда мы вышли наружу.

— Что это ты? — спросил я.

— Да я уже начала коченеть. Ну и холодно же здесь!

Я рассмеялся, глядя на нее.

— Дорогая моя, я — само воплощение огня. Собери хворосту, и тогда…

— Дельная мысль! — воскликнула она и поспешила насобирать побольше веток.

Несколько мгновений спустя я уже разжег небольшой костерок, и Ланен прильнула к нему настолько близко, насколько это было возможно, лишь бы не загореться. Я осторожно улегся, обняв ее, чтобы ей было теплее и чтобы самому быть к ней поближе. Каждый миг казался мне сейчас просто бесценным. Мы вместе смотрели в огонь, и я придвинул голову как можно ближе к ней. Мне почему-то казалось, что мы словно стесняемся друг друга.

Она заговорила первой, потирая руки, задумчиво, не отрывая взгляда от огня:

— Акор, что происходит и почему? Ты знаешь это?

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Сама не пойму. Но я не верю, что наша встреча, наша… наша любовь друг к другу в порядке вещей, — она посмотрела мне в глаза. — Акор, мы впервые заговорили с тобой всего лишь две ночи назад. Это первая ночь, когда мы можем свободно рассказывать друг другу каждый о своем роде, но едва ли не первыми нашими словами были признания в любви. Тебе не кажется это странным?

Я улыбнулся.

— Нет. Странно было тогда, когда я впервые увидел, как ты ступила на этот остров. Тогда я как раз исполнял обязанности стража, знала ли ты об этом? С самого первого мгновения я был очарован тобой: твоим смехом, твоим чувством, говорившим тебе, будто ты дома. Боюсь, что с тех пор я стал верить даже в невозможное.

Она засмеялась и подняла руку, чтобы погладить меня по лицу, и своей кожей я ощутил ее легкое дыхание.

— Именно это я и имела в виду. Однако же мы — вот они, обручены друг с другом, ни больше ни меньше!

Мы оба рассмеялись, и она добавила:

— Но это не значит, что я согласилась бы на это в любом случае, дорогой мой! И все-таки это кажется невероятным. Что для человека-гедри, что для кантри, — она сморщила лицо и вновь устремила взгляд в огонь. — Наверняка подобного еще не случалось за всю историю мира. Не знаю, как ты, а я чувствую себя как-то диковато.

Возможно, с моей стороны это было малодушием, но я решил воспользоваться моментом и перевести разговор на более простые вещи.

— Ты не будешь возражать, если я поинтересуюсь кое-чем? Ты сморщила лицо и наклонила голову вниз, кажется, такое действие является отражением твоих мыслей, но имеет ли оно название?

Она засмеялась.

— Верю, что тебя это и впрямь интересует. Это называется «хмурить брови». Вроде как в противоположность улыбке. Я хмурюсь, когда о чем-то задумываюсь, когда бываю в гневе или в расстройстве. Обычно — когда в гневе, — она криво улыбнулась. — Нрав у меня ужасный.

— Нрав?

— Я легко впадаю в ярость.

— Похоже, мы с тобой все больше роднимся. Кантри — огненные существа, но боюсь, наш огонь может проявлять себя не только в виде пламени.

— Например, когда вы находите что-то забавным, — сказала она. — Я уже начала привыкать к тому, что твой смех всегда сопровождается паром, но хотелось бы мне увидеть, как ты хохочешь!

— Что делаю? — не понял я.

— Это когда тебя что-нибудь очень-очень рассмешит. Только предупреди меня заранее, ладно?

— Непременно предупрежу.

— И пока не забыла: я хочу тоже спросить тебя кое о чем. Мне вполне нравится называть вас «кантри» или «родом», но скажи: слово «драконы» по отношению к вам употреблять не стоит?

Я был застигнут врасплох.

— Я думал, тебе это известно, милая, ты ведь ни разу не употребила это слово при мне.

— Я делала это неосознанно, словно по чьему-то наитию. Выходит, я была права, да?

— Совершенно права. Это слово… Боюсь, что это слово считается у нас оскорблением. Твои сородичи используют его, называя так Малый род, и назвать так одного из нас означало бы, что мы не более чем бездушные твари.

Она улыбнулась мне.

— Хвала небесам, что на меня снизошло это наитие.

Мы замолчали, и я решил: пускай ночь присоединится к нам. Мне было легко беседовать о подобных пустяках, обратившись к ним на некоторое время, чтобы отвлечься от иных мыслей, не дававших мне покоя. И все же ее вопрос звучал в моем разуме несмолкаемым эхом. Что происходит и почему? Если бы кто-нибудь другой сказал мне такую странную вещь, я бы посоветовал ему прибегнуть к размышлению о Ветрах… Ну конечно же!

— Ланен, дорогая, я только что понял… Если я хочу обрести надежду узнать то, что происходит, я должен обратить свою душу к размышлению о Ветрах. Тебе будет казаться, будто я ничего не делаю, однако это требует огромной сосредоточенности, и мне необходима тишина.

— А можно мне смотреть? — спросила она.

— Разумеется, только тут смотреть особо не на что. Если тебе понадобится больше топлива для костра, то прошу тебя, насобирай его сейчас, прежде чем я примусь за это упражнение.

С удивлением я почувствовал, что она слегка огорчилась, хотя и ничего не сказала. И тут я сообразил, в чем дело.

— Ах, Ланен, — сказал я, проворно пробравшись туда, где она принялась собирать валежник. Она подняла голову и посмотрела на меня. — Дорогая, прости меня, — произнес я, поклонившись, и затем обратился к ней на Языке Истины: