Кира Измайлова - Наследство

— Это что? — сощурилась Мария-Антония.

— А это мы с тобой превращаемся в мирных обывателей, — серьезно ответил он. — Переодевайся, Тони. Я бы заказал тебе горячую ванну, только это привлечет слишком много внимания. Народ тут привык по летнему времени в реке мыться — она ж под боком, а из колодца воды поди натаскай! Смекаешь?

— Да уж куда мне! — хмыкнула девушка, расправляя обновки. — А это и должно быть таким… объемным?

— Обязательно, — сказал Монтроз. — Ну это… поддувает лучше и вообще, на любую фигуру подходит, штанины подвернул, и всё! Давай, я выйду, а ты переодевайся…

— И будешь торчать в коридоре, как дерево посреди прерии? — приподняла она бровь. — Отойди к двери и не оглядывайся, и будет с тебя!

Переоделась она достаточно быстро, хотя с непривычной одеждой пришлось повозиться. Однако в итоге Мария-Антония все же заправила длинную рубашку в странного покроя мешковатые штаны с пришитым к ним нагрудником и лямками, которые скрещивались на спине, надела тяжелые башмаки…

— Смотри, — разрешила она, и Генри обернулся.

— Отлично, — одобрил он, подошел поближе, взял ее за плечи, повернул в одну сторону, в другую… — А можешь смотреть понаивнее?

— Так? — Мария-Антония применила известный навык: им владели все знатные девушки. Смотри поглупее, предупреждали строгие матери, хлопай ресницами, но не переборщи, во взгляде должно читаться восхищение окружающим миром и удивление, но не непреходящая тупость, этого мужчины не любят.

— Отлично! — одобрил Генри. — И косички. Обязательно косички, Тони, они тебе так идут, ты просто представить не можешь!

— Отчего же, могу, — спокойно ответила она, отходя к тусклому зеркалу, что висело над столиком. Предполагалось, видимо, что жильцы станут перед ним бриться. — Ты сам-то станешь переодеваться?

— Ага… — Генри скинул сапоги, начал раздеваться — девушка видела это в зеркале. — Ты не оборачивайся, плети себе косы, я мигом…

Мария-Антония дернула плечом, в очередной раз задумавшись о причинах такой странной стеснительности Монтроза. Воспитание? Может быть, но он не похож на человека, обремененного избытком хороших манер. А что еще? Спать с нею в обнимку ему ничто не мешает, хотя… Принцесса невольно улыбнулась: может, что и мешало, но держать себя в руках Генри умел. А вот переодеваться у нее на глазах — увы! Хорошо, зеркало прекрасно отражало всё, что творилось в комнате, и Марии-Антонии представился отличный случай рассмотреть своего провожатого. Впрочем, смотреть там особенно было не на что: высоченный, худой, жилистый; загорелый; шрамы и татуировку — так назывался рисунок на плече — она рассмотрела еще раньше… вот, собственно, и всё. Смущаться было решительно нечего, но девушка решила оставить это на совести Монтроза.

— Ну вот, — сказал он, зашнуровав башмаки. — Теперь я фермер. Похож?

— Откуда же мне знать? — удивилась принцесса, завязывая тесемкой вторую косу. — Я никогда не видела здешних фермеров. Это вроде крестьян, верно?

— Ага.

— Тогда не похож, — сказала она.

— Это почему? Шляпа, что ли?.. — Генри нахмурился, содрал свой заслуженный головной убор. — И правда, надо купить что похуже, эта уж слишком в глаза бросается…

— Шляпа — чепуха, — заметила Мария-Антония. — У тебя руки не крестьянские. Видно, что ты никогда навоз за коровами не убирал и землю не пахал.

— А я буду зажиточным фермером! — не растерялся Монтроз. — У них на такое работники есть, а хозяин должен ходить гоголем да распоряжаться, что да как!

— Для зажиточного хозяина у тебя слишком драные штаны, — парировала принцесса. — И взгляд… не крестьянский. Они смотрят спокойно и так… не смогу я объяснить, Генри. Словом, невозмутимо. А ты так и рыщешь взглядом, и лицо у тебя слишком подвижное.

— Это плохо, — сознался он и сел на край кровати. — С лицом я ничего сделать не могу.

— Представь, что ты корова, жующая жвачку, — предложила Мария-Антония. — Взгляд должен быть… хм… словно бы устремленный внутрь себя. И не торопись, у тебя слишком порывистые движения для крестьянина. Они — особенно богатые — двигаются с чувством собственного достоинства. Уж поверь мне!

— Да верю, — пробурчал Генри и честно попытался состроить невозмутимую физиономию. Вышло у него не сказать, чтобы слишком хорошо. — А руки можно держать в карманах, ты как думаешь?

— Ну да, — согласилась принцесса. — И шляпу поглубже надвинуть. И еще… в Барри я видела, как местные что-то жуют. Вот, наверно, фермеру тоже такое подойдет.

— Терпеть это зелье не могу, — скривился Генри. — Обойдусь! Нам главное до станции добраться, а там уж… как-нибудь.

— И кем же буду я? — поинтересовалась девушка. — Тоже фермершей? Твоей дочкой?

— На дочку ты не тянешь, уж прости, — хмыкнул Монтроз, разом придя в хорошее расположение духа. — Жёны такого не носят и вообще по домам сидят… За сестру сойдешь. Двоюродную, — решил он, — а то мы не больно-то похожи. Разве что глаза у обоих светлые, и то цвет неодинаковый…

— И когда мы отправимся? — спросила Мария-Антония.

— Завтра, — ответил Генри. — В три пополудни. Пораньше пойдем, а то может мест не оказаться, а в товарном я не поеду…

— Постой, о чем ты? — нахмурилась она. — Ты ведь собирался продать наших лошадей и купить других, а теперь…

— Лошадей купим на месте, — сказал Монтроз спокойно. — Я ведь тебе говорил об огневозе, так? Ну вот на нем и поедем. А дешевле будет прокатиться так и купить лошадок на той станции, чем с собой их везти, понимаешь?

— Ты бы хоть объяснил, что такое огневоз, — безнадежно попросила девушка, но мужчина только ухмыльнулся.

— Увидишь, — повторил он. — Это как Майинаха, никакими словами не опишешь, если никогда допреже подобного не видывал!..

Мария-Антония не стала больше расспрашивать: что толку? Мужчины как мальчишки: хлебом не корми, дай устроить какую-нибудь… тайну! Увидит она завтра этот огневоз, вот и всё. Наверно, это что-то вроде кареты, решила она, недаром же Генри говорил о местах. А причем тут огонь… будет видно!

Поутру ее разбудил какой-то непонятный грохот, от которого кувшин на колченогом столике зашелся в истерическом дребезге. В грохоте различался мерный перестук, делавшийся всё медленнее и медленнее, а потом он вовсе стих, но вместо него раздался трубный глас, перебудивший, должно быть, всех жителей Тиммахина, и шипение.

Генри, однако, не проснулся, а только перевернулся на другой бок и уткнулся физиономией в подушку. То ли не услышал, то ли звуки эти не несли в себе никакой угрозы.

Принцесса встала и подошла к окну, выглянула наружу: за крышами ничего не было видно, только откуда-то поднимался столб дыма. Пожар? Но тогда подозрительно тихо, никто не кричит, не бежит заливать огонь, да и треска пламени не слыхать… И дым не похож на обычный, какой-то чересчур уж белый!