Александра Лисина - Белые ночи

Да-да, так я и сообщила вслух, искренне надеясь, что меня услышали и правильно поняли. Ответа, разумеется, никакого не ждала и не высматривала по кустам стремительную черную тень. Зато наплавалась от души и выбралась на берег только тогда, когда почувствовала себя окончательно успокоившейся. А потом не отказала себе в удовольствии растянуться на мягкой травке и еще долго глядела в темное небо, бездумно изучая с детства знакомые созвездия и тихонько намурлыкивая под нос мотив старенькой песни, которую так любил распевал старый ворчун Вортон:

…Выше нос, готовьте сани:

Мы сегодня едем в баню.

Будем париться и мыться,

До упаду веселиться.

Будем плавать и смеяться.

Чтобы чаще нам встречаться!

Будем пить и хохотать,

Да красоток собирать.

Чтоб забыться, чтоб отмыться,

Жарким паром насладиться,

С чистым телом и душой

Возвратиться чтоб домой…

В какой-то момент я так увлеклась, что позволила себе даже улыбнуться, сладко жмурясь в свете выглянувшего месяца и наслаждаясь его мягкими объятиями. Неслышно урча, будто сытая кошка. Щурясь и едва не облизываясь. Конечно, круглая луна нравилась мне намного больше, потому что и сила у нее была не в пример активнее, но и маленький ее краешек мог принести ни с чем не сравнимое удовольствие. Под этим светом хотелось плыть, танцевать, хотелось отрастить себе призрачные крылья и кружиться в полнейшей тишине, словно трепещущий возле зажженной лампы мотылек. Казалось, только-только я закрыла глаза, а ноги сами собой несут куда-то и неслышно переступают в такт звучащей внутри мелодии. Сначала одной, потом другой, третьей… и я снова танцую во сне. Снова кружусь в загадочном хороводе. В кромешной тьме, над самыми высокими деревьями, под изогнутым куполом неба и в струях летнего ветра, ласково шевелящего мои длинные волосы. Казалось, я снова почти лечу и радуюсь своему счастью…

Наверное, ни у кого нет таких запутанных отношений с этим небесным светилом, как у меня. Но я не жалуюсь: луна дает мне силу и скорость, она исцеляет, защищает и бережет, как не умеет этого делать никто в целом свете. Но иногда она становится чересчур настойчивой, и тогда моя истинная сущность всеми силами рвется наружу, небрежно сбрасывая маски и многочисленные личины, за которыми я так хорошо научилась прятаться даже от себя самой. Признаться, в эти моменты я ее немного боюсь. И временами начинаю думать, что однажды нечто вырвется из моего тела и расправит крылья, как юная бабочка, выбравшаяся на свет из тесного кокона.

Но пока мне хорошо — я молода, неплохо выгляжу, могу выглядеть еще лучше и вообще как угодно. Мне всего двадцать два. Я полна сил и стремлений. А оберон… ну, он — всего лишь еще одно неизбежное зло, с которым я рано или поздно снова столкнусь лицом к лицу. Правда, надеюсь, это случится после того, как я-бабочка обрету свои лунные крылья. Ведь тогда мы с ним будем на равных…

Я даже не заметила, как миновала полночь. Не услышала тихий плеск в недалекой воде, негромкое шуршание сосновых крон над головой и умолкшего на середине песни крупного кузнечика. Не сразу услышала торопливый топот бегущих ног и далеко не сразу сообразила, что этот топот был каким-то неправильным. Слишком легким для грузного мужчины, слишком мягким для женщины и слишком громким для подкрадывающегося зверя.

Лишь когда сквозь кусты продралась хрупкая фигурка в коротких штанишках и с совершенно белым лицом, на котором двумя яркими звездами горели неподвижные, какие-то пустые глаза, меня неожиданно осенило.

— Лука!!

Мальчишка, только что мчащийся на всех парах, внезапно встал, как вкопанный, невидяще глядя куда-то сквозь меня, и я, наконец, смогла его хорошо рассмотреть. Он был бос, почти гол, если не считать жалких обрывков рубашки на худеньких плечах и изорванных в клочья штанов. Руки и стопы перепачканы в земле, исцарапаны и выглядят так, будто весь немалый путь до реки он проделал не на двух, а на всех четырех конечностях. Грудная клетка бурно вздымается, как от сильного бега. На тонкой шее мощно колотится сонная жилка. Глаза огромные, нечеловеческие, почти черные, хотя только утром казались теплыми, коричневыми, как у отца и деда. Вместо зрачков — два глубоких провала, в которых в такт биению сердца пульсируют странные желтые мотыльки. Губы бледные, прикушенные до крови. Кожа влажная и тоже нечеловечески белая, будто из нее кто-то высосал всю кровь. Но глубоких ран на теле нет. Так, небольшие царапинки и ссадины от хлестких веток, на которые он в каком-то странном забытьи совершенно не обратил внимания. Просто мчался, будто дикий зверек, на один ему слышимый зов и, позабыв обо всем на свете, стремглав спешил кому-то навстречу.

Я очень осторожно, боясь спугнуть, села и посмотрела в его мерцающие непонятными огнями глаза. Да, никакой ошибки нет — сейчас они действительно казались угольно черными, а не карими. Глубокие, бездонные, почти без белков… проклятье! Почти как у меня в редкие лунные ночи! Что же такое с ним творится?! Неужели мы в чем-то похожи?!! Эти странные зрачки…

Золотой месяц щедро пролил на нас теплый свет, незаметно выбелив мою макушку и кожу на руках, но я не заметила — неотрывно смотрела в широко распахнутые глаза мальчика и пыталась его услышать.

Домой… домой… домой… — билась в его голове настойчивая мысль. — Домой… скорее домой…

Не знаю, что меня подтолкнуло: то ли вспомнившийся рассказ Леха, то ли плещущееся отчаяние в этих странных глазах, то ли яркий свет, льющийся с темных небес, от которого мои руки стремительно теряли загар и прежний облик. Я не думала в тот момент. Я просто опустилась на колени перед дрожащим парнишкой и протянула ладони навстречу.

— Твой дом теперь здесь, Лука, — сами собой шепнули губы. — Рядом с людьми, с отцом и матерью. Ты слышишь? Помнишь ее? Зита… твою маму зовут Зита, мальчик, а отца — Велих. Ты нужен им. Очень нужен. И они тебе тоже нужны. Они теперь — твоя семья. Не ищи другой доли, это не твое.

Лука несильно вздрогнул и неуверенно моргнул.

— Не мое?

— Нет, Лука. Больше не твое. Ты уже нашел свой дом. Ты УЖЕ дома. Здесь. Сейчас. Рядом с теми, кто тебе дорог и кто тебя любит.

— А как же ОНИ?

— Они отпускают тебя, — зачем-то сказала я и сама удивилась тому, как искренне это прозвучало. — Они поймут. И я пойму тоже.

— Ты тоже отпускаешь? — неверяще переспросил мальчик.

— Конечно, малыш. Ты свободен в своем выборе. Хочешь остаться?

Он судорожно сглотнул.

— Да.

— Тогда пусть так и будет.

Лука крепко зажмурился, словно пытался проснуться, по его щекам быстро пробежали две мокрые дорожки, из груди вырвался тихий всхлип, а за ним — долгий, прерывистый вздох, полный неимоверного облегчения.