Лорел Гамильтон - Соблазненные луной

– Я тоже заметил. – Дойл наклонился вперед через Галена, лицо в свете потолочной лампы блестело от воды. – Ты сильно ранен?

Холод качнул головой:

– Нет.

Я прикоснулась к темному пятну у него на левом плече:

– Сними пиджак.

Он отвел мою руку.

– Рана не серьезная.

– Я хочу сама убедиться.

Он посмотрел на меня потемневшими глазами, темнее, чем я когда-либо видела, как грозовые тучи. Он был зол, но вряд ли он злился на меня, скорее на все сразу.

– Пожалуйста, Холод...

Он сдернул пиджак слишком резко и поморщился от боли. Темными грозовыми глазами посмотрел на Дойла:

– Непростительно, что мы дали выстрелить этому смертному.

Я забралась на сиденье Холода, чтобы разглядеть рану.

– Рубашка мешает.

Он ухватил рукав и оторвал его по шву.

– Если бы я выстрелил первым, полицейские могли заявить, что он и не собирался стрелять.

– То есть ты нарочно дал ему выстрелить? – Холод не верил своим ушам.

Удивился не он один. Мне объяснение тоже показалось странным. Наверное, я слишком сильно сжала руку Холода, он зашипел сквозь зубы. Я пробормотала "Прости" и занялась раной. Пуля прошла навылет. Рана казалась чистой, и кровотечение уже замедлилось, почти прекратилось.

– Пулями нас не убьешь, а Мерри ты надежно прикрыл. Ее он не достал бы.

– И ты дал ему подстрелить Холода, – заключила я. Вот теперь у меня кожа похолодела. Словно страх наконец меня догнал. Будто дожидался, пока я окажусь в относительной безопасности.

Дойл секунду подумал и кивнул:

– Да, я позволил ему один раз выстрелить прицельно.

– Пуля прошла навылет через мое плечо и засела в стене, Дойл! Если бы он взял чуть ниже, он бы ранил Мерри.

Дойл нахмурился:

– Теперь мне и самому мои соображения кажутся неубедительными.

Баринтус наклонился и провел рукой вдоль тела Дойла. Выпрямившись, он потер пальцами, словно потрогал что-то неприятное.

– Чары безволия. Почти незаметные, но липнут к тебе как паутина.

Дойл кивнул:

– Теперь чувствую.

Он прикрыл глаза на миг, и я ощутила вспышку магии – он сжег остатки чар. Медленно, неровно выдохнув, он открыл глаза.

– Мало кто может со мной такое сделать.

– Как там плечо Холода? – спросил Баринтус.

– Я не целитель, но рана кажется чистой.

– Целителя среди нас нет, – вздохнул Баринтус, – и этот недосмотр в другой раз может стоить кому-нибудь жизни. Я попрошу королеву приставить к тебе целителя.

Лимузин повернул за угол, и я едва не упала.

– Сядь, – сказал Гален. – Если боишься промокнуть, сядь на колени Баринтусу.

– Неудачный совет, – возразил Баринтус с какой-то совершенно новой для меня интонацией.

– Почему? – не понял Гален.

Баринтус развел полы кожаного плаща: в паху на его светло-голубых брюках красовалось темное пятно.

– Не могу сказать, что я совершенно сух.

Настало неловкое молчание, но Гален всегда найдет что сказать:

– Это то, что я думаю?

Баринтус запахнул плащ.

– Да.

– Что ты скажешь королеве? – спросил Дойл.

Я опустилась на колени между креслом Баринтуса и подлокотником сиденья, занятого Китто и Рисом.

– Королева ни в чем не сможет его обвинить.

– Королева может сделать все, что ей заблагорассудится, – сказал Баринтус.

– Подожди, она ведь послала мне стражей как потенциальных любовников, так?

Ко мне повернулись серьезные лица.

– Ну вот мы и занялись сексом. Слегка метафизическим, но разве не ее слова, что все, на кого среагирует кольцо, все, кого она ко мне пошлет, получают право на секс?

Напряжение ушло осязаемо, как вода, что капала с волос им на лица. Волосы у всех липли к головам, даже кудри Риса и Галена. Чтобы распрямить кудри, воды нужно немало. Мокрые пятна на одежде виднелись у всех, кто носил не черное. Сколько же воды выплеснулось с последней волной магии?

– Так я теперь один из твоих мужчин? – почти забавляясь, спросил Баринтус.

– Если это спасет тебя от смертного приговора – конечно.

– Только по этой причине? – Он слишком серьезно на меня смотрел. Я отвела взгляд.

Я думала о Баринтусе как об отцовском друге, о советнике – о ком-то вроде дядюшки. Кольцо признало его несколько месяцев назад, но даже тогда я не могла представить Баринтуса в роли любовника. И он на эту тему не заговаривал.

– Королева разгневается по-королевски, – заметил Усна. – Она с тобой неделями обсуждала, кого из стражей отправить к принцессе, кого узнает кольцо.

Он бросил попытки просушить волосы и принялся расстегивать пуговицы на рубашке, хотя, по логике, сперва ему следовало бы снять наплечную кобуру.

– Как это ты сумел не сказать ей, что кольцо тебя узнало?

– А откуда тебе известно, что я не впервые к нему прикоснулся?

Усна глянул на него саркастически:

– Ой, Баринтус... Королева послала тебя с другими стражами испытать кольцо еще в первый визит принцессы ко двору. Ты о результате промолчал, и все решили, что кольцо тебя не признало. – Усна выпутался из плечевого ремня, бросив его болтаться на поясе, и отодрал от себя мокрую рубашку. Рыжие и черные пятна, как всем стало видно, шли у него и по телу. – Но сегодня кольцо тебя узнало без всяких сомнений.

– Я никому не лгал, – сказал Баринтус.

– Конечно, мы же никогда не лжем, – усмехнулся Усна. – Зато недоговариваем столько, что честнее было бы просто соврать.

Он бросил рубашку на пол и взялся расстегивать ремень.

– Ты серьезно собираешься раздеться прямо здесь? – спросила я.

– Я мокрый насквозь, принцесса. Разденусь – высохну быстрее. Одежда дольше сохнет, чем моя шкура.

– Кольцо и вправду сверкнуло для меня, когда Мередит вернулась ко двору, но я подумал, что буду полезней ей, если останусь ее союзником при дворе. Как ни грустно, я до сих пор так думаю.

– Королева не оставит тебе выбора, – хмыкнул Усна. – Разве что предложит вместо постели принцессы посетить Зал Смертности. Это всегда пожалуйста.

Я посмотрела на Баринтуса. Мне хотелось спросить, объявит ли он свое истинное имя двору или хотя бы королеве. Но спросить, не упоминая о других тайнах, я не могла. А это была его тайна, не моя.

Если он и разгадал мой взгляд, то не подал виду.

– Когда я коснулся кольца впервые, ничего подобного сегодняшнему не было. Совершенно ничего.

– Кольцо приобретает силу, – сказал Дойл.

– Возможно, сейчас дело не в нем, – заметил Рис.

Мы повернулись к нему.

Он распахнул насквозь мокрый плащ и достал чашу. Мы, знавшие о ее возвращении, были потрясены. Состояние Баринтуса, который ничего не знал, даже потрясением не назовешь.