Виктор Дубчек - Капитан. Наследник империи

Идти было легко: за спиной, на вершине кургана он оставлял своё мёртвое прошлое.

— Живёхонек, драконья погибель!

И добрый Дурта взъерошил свои кудлы таким знакомым жестом, что у размякшего на лазаретных разносолах Кави на глаза навернулись слёзы.

А младший ничего не сказал, зато заключил старшего в радостные объятия — и на сей раз слёзы у героя прямо-таки брызнули. Он утёр тщетную влагу краем тонкого покрывала. Бока разболелись невыносимо; хвала сурам — сломанные рёбра не пронзили ему нутро, однако ж и без того впечатлений доставляли изрядно.

Кави наново окинул друзей взглядом и улыбнулся. Случаются в жизни всякого эльфа такие особые моменты…

— А как же пальцы? — встревоженно спросил младший.

— Сударь капитан молвил: до свадьбы отрастут.

— Аутентично вообще! Как это — отрастут?

— Эээ… — вмешался несколько более быстрый разумом Дурта. — «До свадьбы»?

— Так он молвил.

— Скажите на милость… Следует ли полагать сию сентенцию аутен… о суры! достоверным, достоверным свидетельством того, что капитан Немец принял решение отказаться от борьбы за руку и сердце известной нам особы?

— Увы, — искренно ответил Кави, — увы; не имею малейшего представления. Сударь капитан есть натура замысловатая. Словеса его нечасто бывают пусты — но и столь же редко оказываются доступны нашему пониманию немедля, в миг их произнесения.

— Ага, претенциозные у него слова! Но, вообще-то, всё равно…

— О юный тумул! Сколько повторять: «Наставление в царедворных пристойностях для благородных мужей» есть свиток восхитительный — но для дикаря вроде тебя совершенно неурочный! Всякой крми своя хора!

— В рамках заявленного солипсизма мои анабасисы более чем консистентны, — с достоинством возразил юный тумул, и добрый Дурта на некоторое время выпал из беседы.

Эльф из лазаретной обслуги тихомолком притащил ещё одну тыкву отменно крепкой мадьи. Среди городских сородичей Кави ныне безоговорочно считался героем — следовательно, баловнем. До лесных эльфов слухи о его ратном подвиге пока, очевидно, не дошли; однако ж дойдут непременно.

О суры; уцелела ли родная деревушка?..

— Драконья погибель! — опамятовался Дурта. — Давай проясним: если предположить, что Немец в свойственной ему манере выражает только лишь…

О да, с некоторой даже и досадой подумал Кави. Достойному мудрецу в голову не пришло поинтересоваться его состоянием. Разумеется, «тело — лишь сосуд для разума». Что значит парочка эльфийских перстов в сравнении с судьбой империи?..

Младший Кави смотрел на старшего удивительно понимающим взглядом. Раненый помахал ему искалеченной ладонью.

— Это того стоило, — с улыбкой сказал он юноше. — Запомни.

— Эээ… что? — сказал Дурта. Он как раз закончил изложение очередной, свежеиспечённой гипотезы о тайных мотивах Немца.

Кави было совершенно ясно, что никаких тайных мотивов у сударя капитана нет. Эльф и вообще чувствовал себя прошедшим некий особый жизненный предел, за коим все и всяческие тайны утрачивают сокровенность своей сути; паче — прямое и прозрачное, как дютим, умонастроение Немца.

— Сударь капитан планирует принять бой с ордой, — сказал эльф, адресуясь более к сурам, нежели к присутствующим в шатре. — И взять в нём верх. С наименьшими возможными потерями, так, чтобы завтрашней битвой заложить основание грядущей полной победы над Степью.

— Сие невозможно. Да один лишь дракон…

— Мы говорим о сударе капитане, — напомнил Кави. — И я буду стоять рядом с ним, сколь хватит сил.

— Даже и не думай, варвар, — ласково произнёс Дурта, очевидно встревоженный телесным и духовным состоянием эльфа, — тебе сейчас не то что вставать в ряды, тебе и просто подыматься…

Кави откинул покрывало и сел на тюфяке, упираясь в солому левой рукой. Правду молвить, рука дрожала; да тако же и всё остальное. Он перевёл дыхание, надеясь, что болезненная гримаса останется незамеченной.

Однако опасения его оказались напрасны: Дурта устремил изумлённый взор на голый торс эльфа, но теперь глаза достойного мудреца менее всего выражали сомнения в благополучии Кави.

— Что это? — спросил человек, указывая на безобразные чёрные рубцы, рассыпанные по телу эльфа.

Младший охнул.

Кави осмотрел себя.

— Это Карг… ключ к Каргу, — сказал он, поднимая глаза.

— О суры, неужели это Огнь Орков?

— Да. Ты, о Думья, — грядущий ты, — выжег во мне верную последовательность начертания последнего глифа. Ты предполагал, что из памяти моей с неизбежностью должна испариться часть знаний и навыков, ибо разуму юного Кави после переноса предстояло вместить вдвое больший их объём. Каковому объёму… кхм… могло и не хватить места.

— Огнь Орков… я… я выжег тебя здесь… и вот здесь?

— О да. И ещё в десятке реперов. До кости. И сквозь кость. И во всё время сей процедуры ты сохранял меня в полном сознании — посредством магии запретного чёрного крыла. Лишь подобная боль могла хотя бы отчасти служить порукою тому, что я не забуду начертание глифа. Не вини себя, о достойный!..

— Почему, — возопил Дурта, содрогаясь волосами, — почему?! Почему же ты сразу не сказал мне, что несёшь на своём теле последний недостающий глиф? Всё это время я бился над сей исключительной сложности задачей вслепую, мало не отчаялся уж решить её — и вот теперь!..

Кави собрался с мыслями. Он сохранил глиф — но напрочь вышвырнул из памяти воспоминания о той немыслимой муке, которую пришлось ему вынести… в самом деле, почему же он не сказал Дурте?

— Я забыл, — ответил эльф, в сей неловкий момент вполне признавая себя воистину слабоумным.

— Да, — признал капитан, — слабоумного он изображал старательно, даже слишком. Но я предполагал, что парень может кинуться и напрямую к Вам.

Его Величество усмехнулся, на взгляд Немца — несколько высокомерно. Хотя на то оно и величество.

— Твуры испокон верны короне, — сказало величество, — вся кровь их рода… Впрочем, пусть. Однако ответь: с какой целью затеял ты сие дознание, даже и не попытавшись обратиться напрямую к магам синего крыла?

— А как иначе? — вопросом на вопрос ответил капитан. — Либо Твур трясёт гвардию, либо бежит сдавать меня. В любом случае, сам Содара тут ни при чём, а волна-то разойдётся. Останется только посмотреть, кто дёрнется.

— И «дёрнулись» Мы?

— Так точно, Ваше Величество. Дёрнулись Вы.

Адинам коротко рассмеялся, закашлялся. Откинулся на походном троне, звякнул увешанной перстнями ладонью. Немец не мог определить, всерьёз ли сердит император, но продолжал дразнить собеседника из необходимости проверить кое-какие собственные соображения.