Марина Дяченко - Скрут
На его ладонь, судорожно вцепившуюся в деревянный бортик, легла ее рука. Жест был настолько естественным и спокойным, что Игару показалось, будто он слышит слова: все будет хорошо. Все будет в порядке, успокойся, ты не одинок…
Горло его сжалось от благодарности. Он склонился и на мгновение прикоснулся к ее руке щекой. Только на мгновение – тут же выпрямился и испуганно спросил взглядом: ничего?!
Она улыбалась. Она не обиделась, как не обижается погожий день, когда им любуются. Как не обижается осень…
Он смотрел на нее, будто сквозь пелену. Странно, что он дожил до этого дня. Странно, что это происходит наяву; Птица, ему ведь ничего не надо, только пусть эти секунды продлятся. Еще немного, Птица…
В следующее мгновение летящая с теплым ветром паутинка легла Тиар на лицо.
Она засмеялась. Сверкающая сеточка подрагивала на ее ресницах.
Тонкое серебряное кружево, изящная решетка…
– Что с тобой?!
Он сидел неподвижно, чувствуя, как отливает от лица кровь. Как поднимается изнутри топкий, ледяной, изводящий ужас. Как тень, чернее ночи, наваливается на это солнце и на это лицо, придавливает грузным брюхом, размазывает, душит…
– Игар, что случилось?!
Она уже стряхнула паутинку. В ее глазах стояло неподдельное беспокойство:
– Тебе плохо? Дать воды?
Он хотел растянуть рот в улыбке – но не смог.
После полудня им встретился колодец, вырытый и обустроенный специально для путников; пока Тиар поила Луну, Игар отошел подальше от дороги, туда, где в низине живописно толпились березы.
Красота рощицы оставила Игара безучастным. Он вытащил из-за пазухи веревку, выкраденную из багажа хозяйственной Тиар.
Никаких особо торжественных мыслей в его голову не приходило. Вообще никаких – только чисто технические соображения: а как же без мыла? А что поставить под ноги? А выдержит ли эта ветка?
Потом, уже укрепив петлю, он заставил себя подумать. Негоже уходить из жизни подобно безмозглой скотине; следует, по крайней мере, дать отчет Птице, почему решаешься на этот гадкий, во все времена презираемый поступок…
– Ига-ар!..
Тиар уже напоила кобылу. Тиар оглядывается в поисках спутника; зовущий голос странно напряжен:
– Ига-ар!!
Темный ромбик под правой лопаткой. Девочка с деревянными бусами; «Десять белых лебедей из далеких из полей…»
Илаза. Алтарь. Скрут. Илаза…
Он бестрепетно отпихнул гнилой комель, послуживший ему колодой. В последнюю секунду успел подумать об Аде – что она чувствовала?
Цепенящий страх полета в бездну – и боль.
Ада чувствовала неописуемую боль – Игар закричал, и крик его сменился хрипом. Тело плясало в петле, дико желая дышать – но гортань свело страшной судорогой; Игар понял, что не вытерпит больше ни мгновения.
Нет…
После долгой мучительной судороги наползла темнота.
… – «Десять белых лебедей из далеких из полей принесут тебе подарков, принесут тебе диковин, принесут тебе…»
Он удивился, потому что боль вернулась. Этого не должно быть, это несправедливо, неужели и после смерти ему придется страдать?!
– «…унесите злую муку, мимо, мимо пронесите…»
Он лежал на твердом. На сырой земле; в вышине над ним колыхались кружевные березовые ветви – зеленые с золотом… Подсвеченный красным…
Болела шея. Он застонал сквозь зубы; на лицо ему легла горячая ладонь:
– Игар…
Он задергался, пытаясь вздохнуть. Выгнулся дугой, безуспешно пытаясь протолкнуть в легкие хоть немножко воздуха; на его рот легли ее влажные губы, силой вдули в него осенний ветер, а руки больно надавили на живот, принуждая ко вдоху:
– Дыши…
Несколько минут он жил, повинуясь ритму ее дыхания. Плача от боли – и все же оживая, потому что тело его возмущенно отвергало саму мысль о возможной смерти. Какое своенравное жизнелюбивое тело… Ада не хотела жить… И ее некому было вынуть из петли.
Бедная Ада. До чего паскудной была ее смерть… Нет, уходящим из жизни следует придумать другой, более спокойный способ…
– Дыши!..
Он снова застонал.
Чувства – все, которые не боль – возвращались по очереди, нехотя; пришла прохлада, потому что рубашка на нем была распахнута, и грудь ныла, безжалостно измятая сильными руками. Пришел запах леса и листвы; пришло ощущение мокрого – волосы слиплись, ледяная вода стекала по лицу, и мокрая рубашка, и, что очень неприятно, совершенно мокрые штаны…
Ощущение ее губ. Вгоняющих в него воздух, вдыхающих в него жизнь. Скольких она встретила в этом мире… Стоя как бы на воротах… Впуская в мир… и его, Игара, тоже. Вряд ли хоть один младенец… способен понять, ощутить… каково это – приходить в мир… возвращаться…
Тиар медленно выпрямилась; теперь он дышал без ее помощи, дышал, преодолевая боль в горле. На губах стыло воспоминание о ее прикосновении. Поцелуй…
– Возвращайся, – сказала она шепотом.
Он понял, что не может говорить. А если и мог – промолчал бы.
Он решил пока ни о чем не думать. Где-то там, впереди, его ждет неизбежная тоска – но пока что сил хватает только на то, чтобы любоваться игрой березового кружева. Уже закат… сколько времени прошло?!
– Ну ты и живучий, – сказала Тиар глухо. – Тихо, тихо… Дыши…
Он смотрел на ее осунувшееся, сосредоточенное лицо. Сколько все-таки времени он пребывал… на грани? Или Птица не хотела брать его в своей золотой чертог?!
– Я же просила тебя, – прошептала она укоризненно. – Я же просила признаться, сказать… А ты…
Верхушки берез уходили высоко в меркнущую синеву, смыкаясь над головой усталой удрученной женщины; Игар виновато опустил веки.
Глава тринадцатая
* * *До селения добрались уже в сумерках и постучали в первые попавшиеся ворота с просьбой о ночлеге. Их впустили и даже пригласили за стол; Игар, чья шея была обвязана шелковым шарфом Тиар, не мог есть и даже пил с трудом, натужно продавливая каждый глоток сквозь раздавленное горло. Хозяева – старик со старушкой – заинтересованно на него косились; Тиар постелили в комнате, а Игара отправили спать на сеновал из нравственных, вероятно, соображений.
Он долго лежал, утонув в душистой перине, сжимая в кулаке сухое соцветие, которое отыскала в своем узелке Тиар. Велела пожевать перед сном – Игар долго колебался, оглаживая пальцем крохотные колючие стебельки и нюхая сморщенные шарики цветов. Потом отправил подарок за щеку – и почти сразу поплыл в густых, ароматных, медовых с прозеленью волнах.
Ему было хорошо и спокойно; на дне прозрачного моря стояли леса и простирались поля, над которыми он, Игар, парил, будто облако; над сверкающей поверхностью несся запах цветов, и вместо солнца в чистом небе сияла одна-единственная зеленая звезда…
Он проснулся от чувства опасности, такого же осязаемого, как кулак, которым бьют по лицу. В маленьком дворе было полным-полно лошадей, и лестница, ведущая на сеновал, скрипела под чьим-то грузным телом.
– …Вероятно, особая грамота, выданная магистратом города Ррок, вас устроит?..
Тиар говорила холодно и внятно; в ее голосе не было смятения, только бесстрастная уверенность в своих силах и своем праве. С роженицами она беседовала так же твердо, но куда более доброжелательно.
На резкое движение его шея ответила глухой болью. Травка Тиар подействовала великолепно – еще не успев проснуться, он уже принял единственно возможное решение.
Через мгновение он растворился в куче сена. На поверхности остался лишь смятый шелковый шарф; лестница скрипнула особенно натужно, и на сеновале сделалось темнее.
– Эй!
Сквозь путаницу сухих травинок Игар едва мог разглядеть плечистый силуэт в высоком военном шлеме.
– Э-эй! Вылезай, паскуда, сейчас вилами достанем!
Игар молчал. От ударов его сердца сеновал, казалось, содрогается.
Человек в шлеме грязно выругался. Подхватил шарф; крикнул кому-то вниз:
– Смылся, вроде… Тряпочка только валяется…
– Ни одна мышь не смылась, – сухо ответил голос, от которого по Игаровой спине поползли мурашки. – Вилы возьми…
Игар до крови закусил губу.
Что-то сказала Тиар – глухо и возмущенно. Тот же голос – Игар судорожно пытался вспомнить, кому он принадлежит – отозвался громко и со скрываемым раздражением:
– Госпоже не мешало бы знать, кого именно она желает прикрыть своей неприкосновенной особой… Невинная дочь нашей властительной госпожи вот уже два месяца как похищена; о том, где она находится сейчас, или где она, прошу прощения, похоронена, известно одному лишь человеку. Он же пригоден, чтобы дать ответ о судьбе спасательного отряда, посланного княгиней против якобы лесного чудовища, удерживающего девушку в плену… За голову беглеца, похитителя и осквернителя назначена сумма, которой лично я, впрочем, готов пренебречь…
Снова заскрипела лестница. Игар сжался в комок.
– Эй! – крикнул человек в шлеме. – Вылазь, ну-ка!..
