Роман Парфененко - Другое имя зла

За всей этой приятной суетой совсем забыл приготовить место для сидения. Несмотря на бессмертие, застудить почки, было бы непозволительной роскошью. Странное все-таки бессмертие, состояние. Еще недавно пытался убить свое вечное тело, теперь беспокоюсь о возможности застудить почки. Но странности, странностями, а седалище в лужу не опустишь. Надо искать какую-нибудь доску. Поиски увенчались успехом. Нашел широкую, почти не обгорелую доску. Сверху положил на нее четыре кирпича и, пыхтя, оттащил все это к костру. У кирпичной стенки трансформаторной будки соорудил устойчивую скамейку. Уселся и опрокинулся спиной на стену. Достал сигарету, прикурил от подмигивающей огоньком щепочки. Настроение благостное.

Только сейчас заметил отсутствие Шуры. Что-то последнее время часто стала исчезать?! Посвистел, – безрезультатно. Ну, ладно, пусть побегает, может быть, причины крайне уважительные, она ведь тоже живое существо, тем более женского рода. Наверное, просто неудобно справлять нужду в присутствие мужчины. Подобные размышления успокоили. Решил закрыть глаза, а когда открою, Шура будет сидеть рядом и щуриться единственным глазом. Чтобы дать больше шансов для возвращения, решил не открывать глаза до тех пор, пока не досчитаю до девятьсот девяносто девяти. Почему? Да, просто нравится подобное сочетание чисел. Считать буду вслух, что бы заглушить возможный шум возвращения. А то сюрприза не получится.

– И раз, и два, и три… – где-то на ста тридцати в голове опять выплыло дословно предложение Атмана. Но на этот раз оно было как бы под счетом. Продолжал считать, а слова плыли под цифрами. Несколько раз сбивался, и приходилось возвращаться к последней запомненной цифре. Считал долго и в голове дважды успели прокрутиться слова Атмана с первого до последнего.

– … и девятьсот девяносто семь, и девятьсот девяноста восемь, и девятьсот девяноста девять…

Успел вовремя затормозить перед тысячей. Еще немного посидел с закрытыми глазами. Открыл. Шура не объявилась.

Суп в кастрюле кипел во всю. Помешал, добавил макарон, снова помешал. Подумал и добавил еще макарон. "Много не мало". Вода в чайнике не закипела, а дрова, которые были рядом с ним, перегорели. Подвинул чайник к самоустранившемуся огню. Подкинул топлива.

"Куда же Шура запропастилась?" Но эта была единственная мысль. Остальные гнал. Решил плотно поесть, а уж потом заниматься умопосторениями. Суп готов и расточал вокруг себя божественный аромат. Снял кастрюлю с огня, налил в одну тарелку бульона и ложкой добавил густыши. Это Шуре. Набегается, как раз остынет. С нагулянным аппетитом поест.

Налил супа себе. Но от чарующего священодейства отвлекла закипающая в чайнике вода. Насыпал заварки и плотно прикрыл крышкой. Поставил на землю, в небольшом удалении от костра. Теперь ничто не мешало вкусить горячего супа. Он, конечно, не был кулинарным шедевром, но на отвыкший от жидкой, горячей пищи желудок оказывал благодатное влияние. Желудок поглощал суп с радостным урчанием. Под урчание опять повылазили мысли о моем бесценном здоровье. Сухомятка – наиболее короткий путь к язве желудка. Почему раньше не варил горячей пищи? Было безразлично, чем набивать желудок. Почему после встречи с Атманом вопрос о сохранении здоровья стал первостепенным?! Кто же стал уделять такое внимание бренному телу? Я или Атман? Или я для Атмана?! Впрочем, подобные мысли, никаким образом не повлияли на аппетит. Съел целую тарелку супа и умял еще столько же добавки.

Сытость и расслабленность. Так хорошо себя не чувствовал с той поры, когда с Наташей проводил, как бы медовый месяц. Наташа. Наташа! Что там Атман говорил: возможность вернуть ее. Измененной или неизменной. Вернуть, стерев память о том, что она умирала. Может быть, тогда смогу примириться со своей душой? Ага, смогу!!! Только часть этой души была бы уже Атманом!

Чайку надо попить. Налил чернее ночи цветом чай в фарфоровую кружку. Явно с заваркой переборщил. Это уже не просто крепко заваренный чай, а как говорил мой знакомый из прошлой жизни по кличке Седой, – еще не чафир, но уже купец. Всыпал много сахару, чтобы хоть немного нейтрализовать горечь. Напиток получился замечательный, с противоречивым вкусом. Крепчайший, горько-сладкий. "Вькусь списьфичеський", – как опять-таки, когда-то, говаривал Аркадий Райкин. Язык все-таки обжечь удалось.

Чтобы разобраться во всем надо все разложить по полкам. Взвесить все за и против. И начать с самого начала. Корни всех ответов находились так глубоко, что дотянуться до них отсюда, с Волкуши, из сегодняшнего дня очень трудно. Надо взболукатить полузабытую, устоявшуюся муть прошлой жизни. И в этой мутной водице попробовать поймать ответы на столь важные для меня сегодняшнего вопросы.

Плеснул еще чаю. Он уже начал остывать, как сказал бы все тот же Седой, – уже не купец, сморщился, – это уже коряк. Но я не гурман и не чафирист. Мне и такой чуть теплый коряк по душе.

" Где же черти носят Шуру?! Уже бы могла переделать все дела и вернуться. Поесть вот. Что я зря старался?!" Но с ней, то же не все светло и ясно. Она категорически против моей сделки с Атманом. Это одно понятно. Здесь опять таки не надо быть физиологом Павловым, чтобы прочитать физиологическую реакцию на мой контакт с Безумным Богом. Что-то тянет меня сегодня на цитаты?! Но, тем не менее, начнем с начала…

А начало такое. Почему твари отобрали у меня сначала запах, вкус, память, а потом вернули?!!

Родиться на исходе шестидесятых годов двадцатого века не значило ничего. Сытое, обутое и одетое детство, наделенное достаточно большим количеством игрушек. Небогатый перечень материальных мечтаний вполне удовлетворялся финансовыми возможностями родителей. Все было прекрасно, в своих, конечно, детских рамках представлений о счастливой жизни. Я не был избалованным ребенком, способным устроить сопливую истерику в магазине, чтобы вынудить родителей приобрести понравившуюся вещь. Рано или поздно мечты осуществлялись. Уже тогда понял, что если чего-то хотеть, то оно непременно у тебя появится. Главное, чтобы мечта ни осуществилась с опозданием, когда к ней потеряешь интерес. Наверно, к счастью для родителей и для меня, все мои желания были осуществимы.

Главной страстью были солдатики. Она сохранилась вплоть до первого курса университета. Там победила другая страсть, сексуальная. Все существовавшие наборы игрушечных солдатиков становились моими. Они были далеки от совершенства. Зачастую невозможно было понять, на ком скачет красный всадник, на бегемоте или на мутировавшем, тонконогом таракане. Еще труднее было понять, что сжимает кавалерист в вытянутой руке, тупой меч, кривую дубину или обломок оглобли. Но главное было не в форме и даже не в содержании. Главным было количество! Правда, никогда не опускался до перемешивания времен и масштабных размеров армий. Это было недопустимо и меня переворачивало, когда от коллег по песочнице получал подобные предложения. Тевтонские псы-рыцари могли биться только с русскими ратниками того же временного периода. Ну, а, уж если Великая Отечественная война, то и в самом деле Великая!