Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

Кто теперь может сказать, правда это или нет? Но если это так, то Йёсте Берлингу горевать было некогда. Однако радости от этого опасного приключения он не испытывал. Как только железо было взвешено, он снова предался отчаянью.

«О Экебю, край, милый сердцу, — восклицал он про себя, — пусть вечно сияет слава твоя!»

Получив от весовщика квитанцию, кавалеры погрузили железо на судно, курсирующее по Венерну. Обычно шкипер сам отвечал за доставку железа в Гётеборг; владельцы заводов получали от весовщика квитанцию на сданное железо, и заботы их на этом кончались. Но кавалеры не захотели бросать дело на полпути и решили сами доставить железо в Гётеборг.

В пути случилась с ними беда. Ночью разразился шторм, судно потеряло управление, наскочило на мель и затонуло со всем своим драгоценным грузом. Пошли также ко дну валторна, игральные карты и бутылки вина. Но по сути дела стоило ли жалеть о затонувшем железе? Честь Экебю все равно была спасена. Ведь железо уже взвесили на весах в Каникенэсете. Не беда, что майору пришлось сухо уведомить письмом оптовых торговцев в большом городе, что их денег ему не надо, раз они не получили железо. Главное, что завод в Экебю будут по-прежнему считать богатым, что честь усадьбы спасена!

А что, если пристани и шлюзы, рудники и угольные ямы станут шептаться об их странных проделках? Что, если по лесам глухим шелестом полетит молва, будто вся эта поездка была сплошным надувательством, что, если весь Вермланд станет говорить, будто на баржах железа было не более жалких пятидесяти шеппундов, что крушение судна было ловко подстроено? Но и тогда нельзя не признать, что смелая затея в чисто кавалерском духе блестяще удалась. А от этого честь старой усадьбы не могла пострадать.

Но все это было так давно. Быть может, кавалеры купили где-нибудь железо или нашли его на каких-нибудь неизвестных до той поры складах. В таком деле до истины докопаться невозможно. Весовщик, во всяком случае, и слышать не хотел ни про какое надувательство, а уж он-то должен был знать правду.

Дома кавалеров ожидала новость: брак графа Доны подлежит расторжению. Граф послал поверенного в Италию, чтобы тот раздобыл доказательства незаконности этого брака. Летом поверенный вернулся с утешительными известиями.

Что это были за известия, я точно не знаю. Со старыми легендами нужно обращаться бережно, они, как сухие розы, роняют лепестки при малейшем прикосновении. Люди говорят, что венчал эту пару ненастоящий священник. Более мне ничего не известно; достоверно лишь, что брак графа Доны и Элисабет фон Турн суд в Бру объявил недействительным.

Но молодая женщина ничего об этом не знала. Она, если только была еще жива, жила где-то в отдаленных краях среди простых крестьян.

Глава восемнадцатая

ЛИЛЬЕКРУНА И ЕГО ДОМ

Как я уже не раз упоминала, среди кавалеров жил один великий музыкант. Это был высокий, нескладный человек с большой головой и пышными волосами. В ту пору ему едва ли было более сорока, но, однако, многие, глядя на некрасивые, грубые черты его лица и медлительные движения, считали его стариком. Это был очень добрый и очень печальный человек.

Однажды под вечер он взял скрипку под мышку и ушел из Экебю. Он ни с кем не простился, хотя и решил никогда больше не возвращаться сюда. С тех пор как он увидел графиню Элисабет в столь бедственном положении, жизнь в Экебю ему опротивела. Он шел без отдыха весь вечер и всю ночь, а на восходе солнца пришел в принадлежащую ему маленькую усадьбу Лёвдалу.

Было еще так рано, что все еще спали. Лильекруна уселся на позеленевшую доску качелей перед домом и стал любоваться своей усадьбой. Боже правый! Столь прекрасного места не найти на всем белом свете! Покатая лужайка перед домом поросла нежной светло-зеленой травой. Где еще найдешь такую прекрасную лужайку! На ней пасутся овцы, дети бегают взапуски, а трава на ней все такая же густая и зеленая. Коса никогда не гуляла по ней, но не менее раза в неделю по приказу хозяйки ее выметали, очищая свежую траву от щепок, соломы и сухих листьев. Он взглянул на песчаную дорожку перед домом и вдруг поджал под себя ноги. Накануне вечером дети начертили на ней красивые узоры, а его огромные сапоги испортили их искусную работу. Подумать только, как хорошо здесь все растет! Шесть рябин, окаймляющих усадьбу, были высокие, словно буки, и раскидистые, как дубы. Таких деревьев он никогда прежде не видел. До чего же они красивы: толстые стволы покрыты желтыми наростами, темная зелень листвы, усыпанная белыми гроздьями цветов, напоминает звездное небо. Что за удивительные деревья росли у него в усадьбе! Вот старая ива, до того толстая, что и вдвоем ее не обхватишь. Ствол прогнил — внутри большое дупло, верхушку разбила молния, а ива все не хочет умирать. Каждую весну на обломанном стволе вырастают пучки зеленых побегов, показывая, что дерево живо. А черемуха возле восточного фронтона разрослась до того, что в ее тени прячется весь дом.

Дерновая крыша сплошь усыпана белыми цветами, ведь черемуха только что отцвела. А до чего же привольно здесь березам, что растут в полях маленькими группами. И какие они здесь все разные, будто решили подражать всем другим деревьям. Одна из берез похожа на липу с могучей, кудрявой шапкой светлой зелени, другая — гладкая и ровная, словно пирамидальный тополь, у третьей ветви поникли, как у плакучей ивы. Каждое дерево не похоже на другое, и каждое прекрасно.

Лильекруна поднялся и обошел вокруг дома. Сад был до того красив, что он остановился, затаив дыхание. Яблони стояли в цвету. В этом не было ничего удивительного, они цвели и в других усадьбах, но нигде они не цвели так, как в его саду, где он привык видеть их со дня своей женитьбы. Сжав руки, он прошелся, осторожно ступая, по песчаной дорожке. Земля была белой, и белыми, а кое-где розоватыми, были деревья. Ничего прекраснее он не видел никогда. Он знал каждое дерево, как братьев и сестер, как друзей детства. Цветы у антоновки были совсем белые, как и у зимних яблонь, у свирицы — розовые, а у райской яблони — почти красные. Но красивее всех была старая одичавшая яблоня, чьи горькие яблоки никто не хотел есть. Она была щедро усыпана цветами и в сиянии утра казалась большим снежным сугробом.

Не забывайте, что стояло раннее утро! Каждый листок блестел, умытый росой. Из-за лесистых гор, у подножья которых лежала усадьба, струились первые солнечные лучи, опаляя светом верхушки елей. На поросшем свежим клевером пастбище, на ржаных и ячменных полях и молодых всходах овса лежала, словно вуаль, легкая дымка тумана, и тени были резкими, словно при лунном свете.