Джульет Маккенна - Огонь с юга

Вот оно. Плохо различимый отсюда черный скалистый выступ, отходящий от зеленого склона в сторону реки, пугающе-темное вторжение в мир мягкой зелени, волей-неволей притягивающее взгляд к своим грубым очертаниям. Стена, чистая и блестящая, словно отрезанная от чего-то отменно заточенным лезвием. Ни одно растение не могло пустить корни на этой гладкой поверхности. На самом гребне проросло несколько убогих кустов, но лишь для того, чтобы рухнуть под тяжестью огромного гнезда, свитого серебряными орлами, которые утвердили свое право на эту скалу. Земля под ней была нетронута. Никто не посмел бы ее возделывать, боясь, как бы в один прекрасный момент его не накрыли тени больших птиц, размах крыльев которых, когда они кружат в небесах, творя знамения, никак не меньше человеческого роста. Лишь в самые засушливые дни люди приближались, чтобы взять воды из неиссякающего водопада, осыпающего ослепительными белыми брызгами полуночный лик скалы. И уж точно никто и никогда не дерзнул бы приблизиться к узорчатым резным воротам в высокой стене, окружающей башню без крыши к югу от скалы. Никто, кроме владыки или его признанной жены.

Кейда направился к стене, отыскав тропу, вьющуюся меж остатков неоднократно обобранного кустарника. Вскоре ягодные кусты и небольшие деревца лиллы обозначили границу возделываемых земель. Впрочем, на кустах не нашлось ни единой ягодки, как бы яростно ни терзал голод желудок Кейды. Несколько рыжеватых в черных прожилках листков, поникших под побегом лиллы, привлекли его взгляд. Свеклахира. Упав на колени, Кейда принялся рыть землю кинжалом, пока не нашел корни. Неловкими пальцами он очистил их от кожуры, и темный сок полился на руки и клинок. Вялые и кожистые во время засухи, они все же сохранили свежесть, и Кейда решительно принялся их жевать.

Пусть эта случайная находка, как и кабан, станет добрым предзнаменованием, что я на верном пути.

Какой бы скудной ни была пища, она взбодрила его. Он поспешил, видя, как черная скала блестит все ярче от каждого прикосновения разгорающегося дневного света. Туманы стронулись с места и поплыли вокруг скалы, едва различимые образы искушали его глаза и память, но исчезали слишком быстро, чтобы он мог узнать их. Следуя изгибу гряды холмов и мало-помалу спускаясь ниже, к реке, тропа помогла Кейде преодолеть более половины расстояния до большой черной скалы, после чего круто свернула от нее к скоплениям домишек с плотно закрытыми ставнями. Кейда настороженно поглядел в сторону реки. Теперь он видел несколько крохотных фигурок, почти незаметных в тумане, склонившихся над грядками, где росли молодые и нежные побеги соллера, которые, как только пойдут долгожданные ливни и вода глубоко пропитает поля на речных берегах, будут пересажены на готовые вспаханные участки.

Думаю, самое время начать пробираться украдкой пока не поздно. Еще не хватало, чтобы тебя увидели и окликнули, спросили, кто ты и что делаешь, полуголый и грязный, но при этом с мечом, который стоит вдвое больше любого из их домов со всем добром. Вряд ли тебя кто-то опознает в таком виде как могучего владыку Дэйша, толкователя знамений, законодателя, целителя и защитника всех своих островов.

Оставив тропу, Кейда двинулся напрямик к белой каменной стене, окружавшей Башню Молчания. Совершенный круг, увенчанный остриями из непрозрачного белого хрусталя, идеальная гармония которого нарушена лишь единственными воротами черного дерева с бронзовыми оковками, давно сделавшимися мрачно-зеленого цвета. Кейда поднял исцарапанной и грязной рукой засов и, отворив ворота, проскользнул внутрь ограды. Его дыхание хрипло отдавалось в ушах, когда он оперся спиной о стену, внезапно лишившись сил.

Перед ним вздымалась могучая громада башни. Широкие плоские ступени плавной спиралью уходили вверх внутри самого здания. Они были предназначены для тех, кто принесет сюда почитаемых мертвых владения, чтобы возложить их на пустой открытый помост на вершине, четыре столба которого установлены строго по странам света. И никаких ограждений. Кто бы ни исполнял столь священные обязанности, выполнит он их, не получив ни царапинки или, напротив, упадет и покалечится, а то и погибнет — это всегда считалось великим знамением. Кейда медленно прошел через дворик, желая, чтобы башня как можно скорее оказалась между ним и воротами. Он заметил, что, вопреки всем обычаям, из сухой земли внутри ограды все же поднялось несколько растений.

Стебли соллера, побрякивающие сухими зернышками, облаченными в грубую оболочку; хороший знак, выходит, плодородные земли обеспечат в ближайший год необходимый людям урожай. А у этого крохотного ростка уже угадываются листья, такие, как у лихорадочного дерева. И это хоть и хрупкое, но обещание здоровья людям в окрестностях. Я бы, впрочем, не ждал слишком больших радостей для местных жителей, учитывая размеры этого змеиного куста, разросшегося рядом.

То была еще одна из твоих целей, когда мы охотились в лесу, не так ли, отец мой — учить нас распознавать целебные растения?

«Видите эти устремленные вверх острые пальцы, скрытые среди листьев карнелилки? Это змеиный куст. Он ядовит не меньше, чем любая змея, а сок его столь же опасен, сколь и змеиный яд. Не прикасайтесь к нему: эти шипы вонзятся вам в пальцы и вызовут нагноение. Не срезайте его: сок брызнет на кожу, она пойдет волдырями. Позаботьтесь, чтобы никогда не прихватить его вместе с сушняком для костра. Мясо, приготовленное на таком топливе, убьет вас».

«Тогда какой цели он служит?» — с запинкой пролепетал Кейда. Он не так давно начал изучать травы, но уже твердо усвоил: предполагается, что каждое растение для чего-то применяют.

Дэйш Рейк неодобрительно поглядел на сына.

«Он служит предостережением. Пусть этого пока будет достаточно».

Лишь позднее, когда я остался твоим единственным сыном, роясь в книгах-травниках в башне, ища всех тех знаний, которые мне помешала получить твоя смерть, я узнал сполна о его возможностях как искусного средства борьбы с врагами, о том, как навлечь с его помощью временные расстройства или изнуряющие болезни. Это одно из тех недобрых растений, которыми пользуется Улла Сафар. Чтобы устранить со своего пути такие препятствия, как мать Орхана?

Сюда ли приносит Улла Сафар эти маленькие мертвые тела, которые исторгает из летописей своего владения едва ли позднее, чем они начнут дышать? Считает ли он их достаточно важными, чтобы возносить на безмолвные высоты, дабы птицы и насекомые могли распространить их сущность как можно дальше по владению? Как они могут повлиять, эти крохотные дети, на судьбы своего владения? Возможно, он просто хоронит их как смиренных островитян, не требующих ничего, кроме как вернуть все, чем они стали, месту, где обитали при жизни. Или он отказывает им даже в этой милости, поскольку не считает их достойными жизни как таковой, на что вправе рассчитывать даже самый жалкий отпрыск самого грязного земледельца на островах Дэйшей? Он сжигает эти тела или бросает в прилив, чтобы их унесло подальше от Архипелага? Я ничему не удивился бы. И все же это хотя бы не пахнет так, как если бы он калечил кого-то, проливал кровь, чтобы в дальнейшем тот не помышлял о власти над его землями.