Владимир Корн - Дворец для любимой

А это значит…

Сердце снова забилось также тревожно и часто, как и в недавнем сне, когда из-за портьеры осторожно показался человек. Судя по очертанию, в руках у него, скрывающего лицо под глубоким капюшоном, имелся кинжал с затемненным лезвием. Сердце билось так, что я даже опасался, что его стук разносится по всей комнате.

Человек на мгновенье застыл, чтобы затем неслышными шагами направиться к нашей постели.

Он не пригибался, лишь сделал шаг в сторону, чтобы его силуэт перестал быть хорошо видимым на фоне окна. Шаг, два, три. Всего их девять, шагов отделяющих стену с оконным проемом от нас.

Ложе имело поистине гигантские размеры, Яна лежала на противоположной от меня стороне, и сомнений никаких не оставалось: убийца направляется именно к ней.

Яна снова заворочалась во сне, почти полностью сбросив с себя покрывало, и убийца замер, превратившись в темную, едва различимую статую. Вряд ли решил полюбоваться ее фигурой, неприкрытую сейчас ничем, скорее опасался, что неосторожное движение сможет его обнаружить.

И я, воспользовавшись моментом, якобы что-то бормоча спросонья, попытался принять более удобное положение, чтобы можно было остановить его в прыжке, едва он приблизится на необходимое расстояние.

— Только бы не подвела нога, — молился я про себя. — Только бы она не подвела.

Снова два шага убийцы, после чего он на краткий миг застыл, вероятно, решаясь перед окончательным броском.

Все, медлить больше нельзя, и я с ревом прыгнул на мгновенно приготовившегося к отражению атаки ночного убийцу.

Мне удалось сбить его с ног, но легкая ткань покрывала, что я сжимал в руках слишком слабая защита от отточенной стали кинжала. Боль в левом плече обожгла, но того мига, что понадобилось ему чтобы извлечь кинжал из раны, хватило на два удара кулаком по его лицу. Хруст его раздробленного носа казался мне волшебной музыкой.

Я орал от гнева, но еще больше от боли, долбя его костяшками согнутых пальцев в горло, визжала Янианна, и хрипел, дергаясь подо мной всем телом убийца.

Наконец он окончательно затих.

— Погоди милая, сейчас, сейчас, я только возьму в руки что-нибудь потяжелее, какой-нибудь подсвечник. А этого добивать нельзя, он должен выжить и долго-долго говорить. Все уже позади, солнышко, — шептал я, тяжело дыша, стоя на коленях над поверженным врагом.

Я уже почти поднялся на ноги, когда через открытое окно мелькнула новая тень, метнувшаяся к стоявшей уже возле самой входной двери и все продолжавшей визжать Яне.

Раненная нога все же сделала именно то, чего я больше всего боялся: подвернулась в тот момент, когда я бросился наперерез новому врагу.

— Все как во сне! — С ужасом подумать я, видя, что не успеваю сбить с ног еще одного убийцу.

И в самый последний миг, когда ему до Янианны осталось совсем немного, уже лежа на полу, мне все же удалось ухватить его за щиколотку одной рукой, придержав бросок. Придержать ровно на один миг. Затем он ударил свободной ногой мне в лицо, освобождаясь от захвата. И я завыл, завыл в полный голос, видя, что не уже могу остановить то, что должно было случиться через мгновенье.

Последним из того, что я увидел перед тем как потерять сознание, оказались резко распахнувшиеся двери, едва не сбившие с ног Янианну и возникшую в проеме фигуру Коллайна с двумя револьверами в руках, что-то гневно ревущую.

Затем были дни, когда приходя в сознание, я видел перед собой то заплаканное лицо Янианны, то испуганные лица детей, то доктора Цаннера с целой свитой дворцовых медиков, стоящих у изголовья постели и что-то вполголоса обсуждающих. Иногда к этим лица прибавлялось встревоженная физиономия Коллайна и еще чья-то, очень знакомая. Пытаясь вспомнить, кому же она может принадлежать, я снова проваливался в забытье.

Когда я в очередной раз пришел в себя, то почувствовал значительно лучше.

Не так, чтобы очень хорошо почувствовал: в ушах стоял шум, а слабость была такая, что от малейшего движения начинала кружиться голова.

А вот язык как будто бы ворочался легко, и даже сухости в горле не чувствовалось. И я сказал:

— Все как обычно: муж с голоду помирает, а жена, вместо того, чтобы накормить его, разговорами развлекается.

Сказал Янианне, о чем-то тихо беседующей с Цаннером. И сразу же пожалел об этом, нашел что сказать. Яна, стремительно повернувшаяся на мой голос, выглядело очень уставшей, у нее осунулось лицо, а вокруг глаз залегли темные тени. Волновалась, наверное, выживу или копыта откину, и тут я, со своими дурацкими шуточками.

Яна быстрым шагом подошла к постели и осторожно присела на самый краешек:

— Как ты себя чувствуешь, Артуа?

В ее глазах тревога была смешена с жалостью. И еще в их глубине светилась радость, тщательно подавливаемая — а вдруг это еще не все? Вдруг, мне ненадолго стало значительно лучше, как это обычно бывает перед самой кончиной.

Нет, милая, поживем еще, нам детей нужно вырастить, да и дел незавершенных немерено. А вот твой вид мне совсем не нравится. Ты что, все время моего беспамятства сиделку из себя изображала? Ну и к чему это?

— Красивая ты у меня, — заявил я, поглаживая пальцами по ее ладошке, лежавшей на покрывале. — Черта два им всем, чтобы я тебя кому-то другому оставил. Иди, поспи, солнышко, теперь уже все позади.

Потом пришли дети. Они боялись громко разговаривать, вдруг от этого мне станет хуже. Глупенькие, кричите во весь голос, играйте, ссорьтесь, жалуйтесь друг на друга, мне только лучше станет.

Когда они ушли, я спросил у Цаннера:

— На лезвии был яд?

— Да, господин де Койн. И наше счастье, что я знаю, как именно он действует. Обычно этим ядом пользуются… — Цаннер понизил голос, перед тем как продолжить, склонился, и остальные слова прошептал мне едва ли не на самое ухо.

Спасибо, тебе доктор. И за самого меня спасибо, за то, что смог вытащить чуть ли не с того света. Ну и за те слова, что я едва смог разобрать, настолько тихо ты говорил.

Едва за Цаннером закрылась дверь, как сразу же пришел Анри Коллайн, мой спаситель, а главное — спаситель Янианны.

Коллайн явно выглядел помолодевшим, и было с чего. Не судьба стать ему философом, расстался он все же с леди Лиолой, и теперь у него новая возлюбленная. И правильно Анри, главное в этой жизни — любящая жена. А философами пусть становятся не мы, другие.

Эту новость мне успела сообщить Янианна, в череде других важных, по ее мнению, новостей, случившихся за время моего беспамятства.

На мой вопросительный взгляд, он ответил взглядом утвердительным — да, я знаю, Цаннер мне все рассказал. Тебе тоже спасибо Анри, за то, что спас всех, а сейчас расскажи мне — таким волшебным образом ты оказался именно там, где ты был больше всего нужен…