Ольга Денисова - Вечный колокол

— Северный ветер размечет наши костры, если захочет…

— Но не снесет наши дома. Лес прикроет. Мы слабей богов, но мы не бессильны. Завтра ты убедишься в этом в который раз.

— Я до завтра не доживу, — улыбнулась Дана.

На капище собрался не только весь университет, но и вся Сычевка, и множество людей из Новгорода — университетские праздники славились на всю округу. Сычевских и новгородских девушек явно не хватало на всех, и вокруг каждой вилась стайка студентов. Как-то незаметно растворился в темноте Добробой, только Ширяй, смущенный своей вчерашней неудачей, понурив голову стоял около Млада и прятался за его спину.

Перекрикивая вой ветра и гул огня, один из волхвов начал праздник — самый мрачный праздник в году, и от этого, наверное, самый величественный. И вскоре тягучая песня, поющая славу тьме, морозу и силе, укорачивающей день, заклокотала над капищем, под редкий бой больших барабанов и шорох пламени факелов. Песню подхватывали постепенно, сначала густыми басами — и она била в грудь тяжестью низких звуков, потом в нее вплелись молодые голоса студентов, и она прорезала снежную пелену и понеслась над Волховом, а потом запели бабы и девушки — словно вой плакальщиц рассек пространство и устремился к низкому небу. Метель вихрилась вкруг тысяч качающихся огней, и выло пламя, и выл ветер, и песня то лилась, то кипела, то сполохами рвалась вверх, то стелилась над землей, то гремела угрозой, то вставала непоколебимой стеной. Гордая песня отважных людей, осмелившихся смотреть в лицо тьме и северному ветру.

Млад на секунду ощутил себя вне толпы, словно взлетел над берегом и глянул на капище с высоты: тяжелый ритм песни шевелил в нем и шаманскую, и волховскую силу. Могучий Волхов, усмиренный и закованный в лед, разломом в земле бежал за горизонт; черный лес увяз в глубоких снегах и вцепился корнями в землю, трепеща перед северным ветром; белый лик луны накрыли снежные тучи, и со всех сторон, сверху и снизу, на сколько хватало глаз, бесновалась метель. А далеко внизу подрагивали слабые искорки; раскачивались, трепыхались оранжевые точки костров, и то, что мнило себя могучей многотысячной толпой, выглядело жалкой горсткой маленьких, слабых существ, называющих себя людьми. Но песня их поднималась до снежных туч, и песня, поющая славу Зиме, пугала Зиму и заставляла ее сомневаться в своем могуществе.

Большие деревянные кружки с горячим медом пошли по кругу, мед плескали на снег и в огонь, кутью с жертвенника передавали толпе в мисках — и она не стыла на морозе.

— Что, и кутью не будешь есть? — Дана с огромной ложкой в руках повернулась к Младу.

Он покачал головой, плеснул меда на снег и передал кружку дальше.

— И на братчину[11] не пойдешь?

— Конечно, нет. Ну, если ты хочешь, я могу с тобой посидеть…

— Смотри, обидятся на тебя темные боги, — она покачала головой.

— Главное, чтоб светлые не обиделись… — проворчал Млад.

Волхвы послушали его совета, стараясь закончить праздник быстрей. Кулачные бои отложили до Коляды, показали только пару самых знатных кулачников в университете, и бой их был злым, жестким — под стать погоде. Уговорили выступить и Млада — рассказать, что ждет университет в будущем.

— Будущего не знают даже боги, — как всегда, начал он, и в передних рядах раздались смешки — он каждый год начинал свои речи с этих слов, — но могу посоветовать: гадайте на седьмую ночь Коляды. Как пройдет эта ночь — так и сложится год. А вообще… трудный будет год… Боги предупреждают… Лучше я девушкам погадаю… Кто хочет?

Девушек, как всегда, нашлось немало. Млад знал, что не стоит тратить силы перед подъемом, но праздник захватил его, и сила клокотала в горле, требовала выхода. Каждый год он обещал им суженых, каждый год его гадания сбывались, но в этот раз… Самая первая из девушек, подошедшая к нему, посмотрела ему в лицо, и в ее глазах Млад ясно увидел: ее суженый будет убит. Волхв не может лгать…

— Нет, милая, ты пока в девках останешься, — улыбнулся он ей ласково. Будущего не знают даже боги… Но изменить ЭТО будущее нельзя, ее суженый будет убит на войне. Она отошла в сторону, недовольная и удивленная.

А потом их была целая вереница, словно в этом году погибнет каждый третий жених… Млад мрачнел с каждой минутой: война. Вот что надо менять в этом будущем! Это не та война, на которую ушло ополчение, и не та, на которую собирали людей в помощь Москве. Большая война. Враг пострашней татарина.

И вдруг последней перед ним остановилась Дана. Он опешил, он не сразу узнал ее, и хотел отвести глаза.

— Ну? Что же ты? Или мое замужество полностью исключено? — она улыбнулась — румяная от меда и от мороза. Порыв ветра поднял снег между ними.

— Будущего не знают даже боги, — вздохнул он, — но если ты хочешь замуж, ты выйдешь замуж…

— Это ты мне как волхв говоришь? — она засмеялась.

— Нет. Я просто знаю это.

— Понятно. Я, как всегда, осталась без предсказания волхва. Ну хоть с какой стороны мне ждать суженого?

Млад не пил меда, ее веселье заставило его вспомнить о разговоре с Родомилом, и снова нестерпимая боль сжала сердце.

— Выбирай любую сторону… Не тебя выбирают, выбираешь ты…

— Спасибо, конечно, на добром слове, — сказала она, — придется гадать у кого-нибудь другого.

Они отошли в сторону — праздник еще не закончился.

— Чудушко, ты даже как волхв ничего не хочешь мне сказать… А мог бы, между прочим.

— Ну что я мог бы тебе сказать как волхв? — он растерялся.

— Хоть что-нибудь.

— Дана, мы сами делаем свое будущее. Я вижу только возможности. И у тебя их не одна и даже не две. Завтра к тебе посватается ректор или Сова Осмолов — и ты будешь выбирать. Или ты хочешь, чтоб волхвы выбрали за тебя?

— Ни в коем случае. Я хотела услышать совсем не это, — она сжала губы, а потом оглянулась к кострам, — посмотри! Такого еще не было!

Между кострами и кумирами появилась девочка лет пятнадцати — без шапки, в венке из сухих пшеничных колосьев.

— Она будет плясать для зимних богов, — пронеслось от передних к задним рядам.

Неожиданно рядом оказался Ширяй, снова прячась за спину Млада, только на этот раз он постоянно выглядывал из-за плеча учителя.

Млад подумал, что наряд девочка выбрала не самый подходящий — спускающуюся до полу шубу. А потом раздался резкий звук жалейки — одинокий, надрывный, плачущий. Ропоток прокатился по толпе, и все смолкли. И тут девочка одним движением скинула шубу с плеч и осталась совершенно нагой. Ветер словно впился в ее худенькое, угловатое тело, словно обрадовался добыче. Хлопнуло пламя костра, жалейка свистнула громче, девочка взмахнула руками, и метель, как послушный ей кружевной плащ, подняла и опустила крылья. Задрожал, зашелестел бубен, она повернулась вокруг себя, и снежный вихрь закрутился вокруг нее спиралью. А потом бубен забился в неистовом ритме, жалейка подхватила легкую, быструю мелодию, гусляры ударили по струнам, и ловкие их пальцы забегали, заплясали — переливчатый звон был похож на снежную круговерть.