Дуглас Брайан - Дочь друидов

Над замком дули сильные ветра. Находясь на вершине башни, Конан понимал, что Дарантазии находится высоко в горах, на перевале. Здесь ощущалась разреженность горного воздуха; дышать было тяжело и вместе с тем в теле появлялась странная легкость. Казалось, еще немного – и ты, взмахнув руками, как крыльями, полетишь.

На самой вершине башни в огромной серебряной раме причудливой формы стояло огромное черное зеркало. Оно было сложено из мириадов крохотных обломков. Конан поразился тому, как их много. Несколько сотен. Иные были совсем крохотные, другие – побольше. Их изломы идеально совпадали, но все же солнечные лучики ухитрялись подчеркивать отсутствие целостности стекла.

Конан неожиданно понял: до завершения зеркала действительно оставалось совсем немного. Один-два осколка – и стекло будет цельным. Должно быть, именно тогда магия сделает стеклянную поверхность идеально гладкой.

Киммериец криво ухмыльнулся. Вот уж чему не бывать! Теперь уже никто никогда не узнает, свершится ли превращение битого зеркала в цельное. Никогда. Потому что сейчас не останется никакого зеркала, ни цельного, ни Состоящего из кусочков.

В последний миг мысль о Дертосе задержала руку киммерийца. Ведь девушка тоже проходила ритуал. Частица ее души сокрыта здесь, в этом черном монстре. И если люди, заточенные в зеркале, обречены погибнуть вместе с магическим стеклом, Дертоса неизбежно окажется в числе мертвецов.

Что ж, еще одна необходимая жертва. Как бы там ни было, зеркала должны быть уничтожены, иначе Аргос будет залит кровью междоусобной войны. И, что хуже всего, обычные, нормальные люди будут во время этой войны обречены на уничтожение. Колдуны Дарантазия убьют их руками предавшихся им наёмников. Непобедимых, наделенных магическими дарами – силы, удачи, ловкости. Простому человеку попросту не выстоять против такого.

Конан стиснул зубы. Дертоса знала, на что идет. Никакое обращение к магии не может оставаться для человека безнаказанным. Маги ничего не делают даром. Они всегда забирают что-то взамен. Дертоса – не маленькая, она должна была понимать, чем все это могло закончиться.

Конан больше не колебался. Широко размахнувшись мечом, полученным в бою от стражника, киммериец изо всех сил ударил в самую сердцевину зеркала.

Посыпались осколки. Раздался долгий, неестественно долгий звон: казалось, это не звон даже, а стон, точно жизнь нехотя, с трудом уходила из тела гиганта. Осколки летели над городом, как живые существа – птицы или бабочки. Они кружили, не желая опускаться, но все-таки сдавались, умирали и падали. Все крыши, все мостовые были усыпаны блестящими черными кусочками стекла.

Конан стоял на краю крыши, наблюдая за происходящим. Один или два осколка, пролетая мимо, черкнули его по коже плеча, но киммериец даже не заметил этих царапин. Он широко ухмылялся, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от переполнявшего грудь восторга. Магия была разрушена! Одно дерзкое движение свободного от колдовства человека – и черные зеркала Дарантазия осыпались, как осенние листья на ветру.

Из башни послышался отчаянный вопль. Конан в последний раз глянул на совершенное им и побежал обратно, вниз по лестнице.

В магической лаборатории, где он оставил Фульгенция, ему предстало жуткое зрелище. Старый маг метался по комнате, хватаясь окровавленными руками за стены, за окна, за мебель, и везде оставлял большие багровые пятна. На бегу он кричал… и еще до киммерийца доносился странный хруст, как будто совсем близко толкушкой разбивали мелкие стеклянные осколки. Присмотревшись, киммериец понял, что хруст этот издает тело Фульгенция. Он весь был в осколках: казалось, на его коже не сохранилось ни одного не разрезанного участка, откуда не торчало бы тонкое, как стрела, стеклышко. Эти-то кусочки стекла и терлись друг о друга, издавая тот самый характерный хруст, который поразил киммерийца. Фульгенций превратился в мешок, набитый стеклами.

Кровь текла непрерывно из множества ран. Фульгенций обезумел. Он не мог произнести ни одного заклинания, чтобы избавить себя от страданий. Он был в состоянии лишь метаться, кричать и призывать проклятия на голову своего убийцы.

Конан смотрел на него бесстрастно. Он не испытывал никаких эмоций при виде страшной гибели колдуна. В конце концов, маг заслужил подобную участь! Он обрекал на смерть других. Но, что еще хуже, он считал себя вправе решать за других людей, как им жить и какой будет их участь.

Конечно, можно возразить: все эти люди сами приходили к нему, их никто не звал. Но… Так ли это? Так ли уж «никто не звал»?

Конан покачал головой в ответ на эту мысль. Фульгенций распустил слух о том, что можно, заплатив некоторую сумму денег или продав в рабство, на смерть, какую-нибудь девушку, сделаться умнее, богаче, красивее. Старый хитрый маг призывал людей обещаниями. А люди, легковерные и слабые создания, шли на этот зов. Летели, точно мотыльки на приветливый огонь лампы.

Отчаявшиеся, как Дертоса. Алчные, как тот колбасник в маленьком городке. Жаждущие мести. Мечтающие о любви…

Так просто играть на людских слабостях! Конан фыркнул. Он знал, по меньшей мере, одного человека, у которого не имелось никаких слабостей. И звали этого человека Конан-киммериец.

Оставив мага биться в жуткой агонии, Конан побежал вниз по лестнице. Ему требовалось отыскать Дертосу и удостовериться в том, что она мертва и заботиться о ней больше не следует.

Дертоса лежала на каменном полу в луже крови и смотрела на обезглавленное тело своего мучителя. Она совершенно утратила волю к жизни. Все было закончено. Силы оставили ее в тот самый миг, когда голова Тургонеса откатилась в сторону.

Она ни о чем не жалела. Она сделала свою часть работы. Должно быть, в этот самый миг Конан вершит собственное правосудие. Если это правосудие покарает и ее, Дертосу, – что ж, девушка не испытывала страха. Она прожила достаточно лет, чтобы знать: иногда смерть воспринимается как избавление.

Она стала думать о Туризинде. Судьба послала ей встречу с человеком, который сумел полюбить ее, невзирая ни на что. Ни на ее происхождение, ни на ее прошлое.

Сумел? Странное слово. Любовь настигла его, на то была воля богов. Сладострастной Бэлит… а может быть, и справедливого Митры. Потому что, как бы там ни было, а Дертоса заслуживала любви.

Она закрыла глаза. Все кончено. Она больше не увидит его.

Далеко в вышине послышался вопль. Пронзительный, отчаянный. Как будто разом были смертельно ранены сотни, тысячи людей, и все они закричали одновременно.

Дертоса воспринимала этот предсмертный крик как острую физическую боль, которая пригвоздила ее к полу мириадами острых игл. С каждым мгновением боль становилась все более жгучей; казалось, еще немного – и сердце девушки разорвется. А затем все разом закончилось. Боль отпустила, дышать стало легче. Она села, тряхнула головой. Мысли ее прояснились, и вдруг странная, ничем не обоснованная радость заполнила все ее естество. Дертоса засмеялась.