Карина Дёмина - Серые земли

И еще колготки сеточкой.

— Садись, — почти дружелюбно предложил братец. — И вправду побеседуем, что ли…

— Да я лучше постою.

И поближе к двери.

Не то, чтобы Велеслав бежать вздумал, да и куда ему бежать‑то, скорее уж всем нутром своим осознавал явственную необходимость в пространстве для маневру.

К счастью, братец не настаивал, он упал на кровать, широко раскинув руки, и воззрился в собственное зеркальное отражение.

— Все ж таки странные вы люди…

— Чем?

— Да вот… просто представил… тебя и девицу какую‑нибудь… такую, знаешь ли, — он очертил фигуру гипотетической девицы, и Велеслав нехотя согласился, что та вполне в его вкусе.

Вот нравились ему бабы округлые, мягкие.

Себастьян же ткнул пальцем в зеркало.

— Она‑то, может, еще и ничего… девиц зеркала любят, а ты… красный, потный. Глаза выпученные. Пыхтишь…

— Я… не пыхтю… не пыхаю… не пыхчу.

— Не важно. Главное, что зрелище‑то потешное донельзя… а лет этак через пять… ну или через десять, когда постареешь, то и вовсе смех смехом. Ляжки трясутся белые. Живот обвис. Задница в прыщах, а шея в складках…

— Ты… — Велеславу захотелось дать брату в морду.

Вот просто взять и… и желание это, возникавшее едва ли не при каждой встрече, к счастью, случались они редко, было вполне себе закономерно. Однако Велеслав потрогал занывшую переносицу — никак предрекала она новые беды — и с сожалением отодвинул мысль о душевном мордобое.

Не поймут — с.

— Чего я? — удивился Себастьян. — Я‑то тут никаким боком. Во — первых, зеркалами не балуюсь. А во — вторых, веду активный образ жизни. Ты же, братец, дело другое…

Велеслав скрестил руки на груди: так‑то оно верней.

А то мало ли…

— Сиднем сидишь, пьешь безмерно, загулы устраиваешь. Нехорошо. Задумайся о здоровьице.

— Задумаюсь, — пообещал Велеслав.

— И правильно… глядишь, и думать понравится.

— Тебе чего надо?!

Ведь не на зеркала же поглядеть он явился в самом‑то деле! Экая невидаль, зеркало… и комнаты, подобные нынешней, небось, в каждом втором клабе имеются… и вновь темнит братец, другого ему надобно.

— Если про Лихо спросить, то я знать не знаю, где он… в монастырь ушел, — Велеслав сказал, чувствуя, как краснеют уши. В зеркале сие было особенно заметно, и главное, что он, как ни силится, не способен глаз от зеркала отвесть.

…а задница у него вовсе не прыщавая.

И живот не висит.

Да и шея без складок, а что ляжки белые, так оно и понятно, какими им еще быть, ежели ходит Велеслав в одежде? Небось, руки — шея загорают, а ляжкам тут сложней.

— В монастырь… — задумчиво протянул Себастьян. — И ты не знаешь в какой?

— Понятия не имею.

— А ведь удачно получилось, да? Он в монастырь… ты в князья… а Богуслава княгиней станет. Хорошая из нее княгиня выйдет, верно?

— Всяк лучше, чем из той… — Велеслав скривился и рукою махнул: тоже братец услужил… в клабе месяц шуточки ходили про невесту эту его… и не только шуточки, слушок один пополз, нехороший… а когда Велеслав сказал, по — родственному, упредить братца желая, тот разозлился.

До желтых волчьих глаз.

До клыков.

Нелюдь, как есть нелюдь… Велеслав‑то ничего дурного не желал, едино, упредить об опасности да сберечь честь родовую. За что бить‑то было?

И не извинился после.

— Экий ты… политически негибкий, — покачал головою Себастьян. — В нынешнем‑то мире, если хочешь знать, взят курс на демократизацию общества. И на борьбу со стереотипами.

И вновь палец поднял.

Правда, на сей раз без когтя, но с намеком.

— Скажи еще, что она тебе нравится…

— Почему нет? — Себастьян скатился с кровати, поднялся, медленно, плавно, и эти, напрочь нечеловеческие, текучие какие‑то движения заставили Велеслава попятится к двери. — Нравится.

— Раз нравится, то и женись.

— Может, и женюсь, — согласился Себастьян. Он наступал, неспешно, заставляя Велеслава вжиматься, правда, уже не в дверь — в красно — золотую стену. И затылком чувствовал княжич Вевельский узоры на обоях, а еще — острый край картины. — Раз уж Лихо в монастыре сгинул… нет, я, конечно, попробую его вернуть, но если вдруг не выйдет…

Черные у Себастьяна глаза.

Страшные.

Разве у человека бывают такие? И в горле пересохло, а сердце забилось быстро — быстро, и коленки вдруг затряслись. Велеслав не трус, конечно, не трус. Пускай на войне и не бывал, но доводилось дуэлировать… и кровь лил… и ранен был…

…и не причинит ему вреда родной братец.

Коготь уперся в шею, аккурат у натянутой, что струна, жилки.

— Сердечко пошаливает, — с укоризной произнес братец и клыки облизал. Выразительно так, отчего сердце упомянутое споткнулось, едва вовсе не стало. — Ну что ты, дорогой… выдумал себе страхов… разве ж я могу родного брата тронуть?

— Н — нет? — с надеждою произнес Велеслав.

— Конечно, нет. Я ж не изверг какой…

И коготь от горла убрал.

— Вот только, дорогой мой, хочу, чтобы ты понял… если вдруг с Лихо и вправду беда приключится… в монастыре ли, аль еще в каком интересном месте, куда вы его загнали, я костьми лягу, но сделаю все, чтобы вернуть себе право на наследство. Думаю, у меня получится.

— Ты же… ты же не хотел!

— И не хочу. Мне эта головная боль с титулом ни к чему… но видишь ли, я ж тварь такая… злопамятная, мстительная…

Знает.

Если не знает, то догадывается.

Но о чем?

— Я… я и вправду… я ничего ему не делал!

— Коня за что убил.

— Это не я! — убедительно солгал Велеслав. Во всяком случае, ему казалось, что убедительно, но растреклятое зеркало — сегодня же надо будет сказать распорядителю, пусть поснимает оные зеркала к Хельмовой матери — отразило его, дрожащего, бледного.

— Не умеешь врать, не берись, — Себастьян щелкнул по носу. — Что в выпивку подлил?

— Опий! Клянусь! Обыкновенный опий! Безвредный! Его и детям дают, чтоб спали лучше… я и влил‑то немного… чтоб голова закружилась.

— И как?

— Закружилась, — признался Велеслав. Идея, прежде самому ему представлявшаяся в высшей степени удачною, ныне казалась глупой.

— А ты на свежий воздух вывел?

Велеслав кивнул.

— Добрый какой! От это я бы сказал, по — братски! — Себастьян хлопнул по плечу, и вроде ж так легонько хлопнул, а колени Велеславовы подкосились самым позорным образом, и сам он по стеночке сполз.

— Я… я просто хотел… мы с отцом разговаривали…

— Надо же, он и говорить способный?

— Неправильно это, чтобы Лихо наследовал! Не по — человечески!