Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга1.

— Несомненно, — подтвердила я и как заводная игрушка пошла к двери.

Проректриса встала, помогла открыть дверь и сказала, погладив по спине:

— Передайте, следующий Перовский.

Последнее пожелание дознавателя Бобылева никогда не сбудется. Прежде всего, потому что я пошла в мать: и лицом, и фигурой, и способностями. Вернее, отсутствием таковых.

На ватных ногах я вернулась в аудиторию, машинально назвала фамилию следующего студента и с невидящими глазами уселась на свое место. Первый отдел знал обо мне всё.

Аффа оказалась на редкость прозорливой, недаром она училась на элементарном факультете. Вчерашнее посещение инкогнито моей швабровки стало ничем иным, как проверкой на вшивость. Грубой, но все же проверкой. Возможно потому, что под сомнение поставили мою принадлежность к висоратам?

Я мысленно поблагодарила соседку, послав ей горячую признательность. Волей случая Аффа помогла мне, не просто выручив. Я чувствовала сердцем, что выкарабкалась из страшной передряги. Ведь беседа могла закончиться тем, что меня вывели бы из кабинета под руки и без дефенсора на плече.

Уф! — содрогнулась.

Бобылев сказал, что знает мою мать, а я совсем не помню её. Возможно та женщина, что изображена на кусочке фотографии, спрятанной в кармашке сумки, вовсе не она, но мне хотелось думать иначе.

Живя у тетки, родной сестры отца, однажды я застала ее выдирающей фотографии из семейных альбомов. Она рвала и резала их, бросая в горящий камин. Ковер усеяли черно-белые и разноцветные обрезки и обрывки. Не знаю, что мной двигало, но я схватила кусочек одной из фотографий и бросилась бежать.

— Стой, паршивка! — закричала тетка. — Немедленно верни! Найду, будет хуже!

Из-за неповоротливости она поднялась на второй этаж, когда я успела забиться в узкую щель под широкой двуспальной кроватью. Тетка, конечно, нашла меня, но как ни выкуривала, я вцепилась намертво, и никакие посулы, угрозы, швабры и заклинания не помогли. Заставить меня вылезти она не могла, потому что отец надел дефенсор на мое худое плечико сразу же, как привез в мрачный двухэтажный дом на краю поселка и строго-настрого запретил снимать браслет.

Я выбралась из-под кровати на второй день и угодила в одну из ловушек, расставленных теткой. Но самое важное дело было сделано: обрезок фотографии с молодой улыбающейся женщиной надежно спрятался под плинтусом.

Разозлившись, тетка потащила меня в чулан, громко ругаясь по дороге:

— Ублюдочное отродье! От тебя сплошные проблемы! Невоспитуемость и дебилизм налицо! Отвратительная наследственность!

Она заталкивала меня в большой кованый сундук, а я плакала и выдиралась, царапаясь. В ответ заполучила увесистую пощечину и отлетела в угол тесной тюрьмы.

— Мелкая дрянь! Посиди-ка здесь, а завтра я выдеру щипцами твои когти! Ишь, расцарапала до крови!

Тетка с грохотом захлопнула сундук, закрыв на замок.

Пугала, она, конечно, и никаких щипцов не принесла, но я, приняв угрозу за чистую монету, помертвела от ужаса. Держась за горящую щеку и подвывая от боли, плакала и умоляла выпустить, хотя знала, что просить бесполезно. Тетка заперла меня минимум на полдня, и продолжительность банкета зависела от ее настроения. Непонятные звуки за стенками сундука страшили до безумия. Неволя темного и тесного пространства сделала свое дело, и вскоре я провалилась в забытье.

Погрузившись в воспоминания, я не сразу сообразила, что прозвенел звонок, и лекция закончилась. Подхватив сумку, поплелась из опустевшей аудитории, и скарб оттягивал плечо не хуже пятидесятикилограммового мешка.

Прислонившись к стене, на меня смотрел Мелёшин. Засунул руки в карманы брюк и перекрестил ногу, поставив на носок. Словом, картинка, а не парень. Может, Мэл вовсе не меня ждал? Не стал бы он изобретать небрежно-элегантную позу специально для крыски.

— Как собеседование?

Я огляделась. Коридор опустел, значит, Мелёшин ко мне обращался.

— Неплохо, — вздохнула, чувствуя себя разбитой.

— На все вопросы ответила?

— На все.

— Это хорошо. На, держи. — Он протянул небольшую черную коробочку.

На секунду наши руки встретились, и я дернулась, едва не уронив ее. Пальцы Мелёшина были гибкими и горячими. В моем воображении тут же промелькнули картинки того, как он целует, сжав чье-то лицо ладонями, и жар от них проникает глубоко под кожу и растекается по венам.

Опомнившись, я с трудом сообразила, где нахожусь. Черт, о чем думаю? Принялась крутить коробочку в руках, изучая.

— Зачем?

— Это телефон, — пояснил Мелёшин. — Снимаешь крышку и говоришь.

Я уставилась на него в изумлении.

— Ты, наверное, заболел, или тебя Монтеморт укусил.

Мэл ответил раздраженно и торопливо:

— Не рассчитывай на что-то особенное. Это прямая линия. Звонить будешь по вечерам в любое время после девяти.

Развернулся и ушел. Еще бы ему не торопиться — в конце коридора показалась толпа второкурсников. Элитному мальчику нельзя терять репутацию.

И все же, чьи губы он целовал с неудержимой страстностью в моей фантазии? Эльзы? Телефонной красотки? Конечно, не мои. Мэл не сделал бы этого даже под угрозой расстрела, пусть и воображаемого.

Я изучала, изучала и выяснила, что Мелёшин оказался величайшим хитрецом, всучив простейшую модель: экран и две кнопки с нарисованными на них зеленой и красной трубочками. При нажатии на зеленую трубочку высветился номер. Один-единственный.

Я нажала повторно, и послышались гудки.

— Ну, что еще? — спросил недовольный голос. — Не уяснила, что ли? Всего десять слов сказал. Трудно запомнить?

— А как платить за разговор?

— Платить не надо. Это прямая связь.

— Понятно. — Хотя все равно непонятно. — А когда заряжать?

Мне показалось, что на другом конце Мелёшин, прикрыв рукой микрофон, что-то сказал, извиняясь перед кем-то.

— Он уже садится? — поинтересовался у меня предгрозовым голосом.

— Нет, просто нет других кнопок. Как узнать, когда заряжать?

— Узнаешь. Экран потухнет.

Я фыркнула.

— А как заряжать?

— Отодвинешь сбоку хлястик, под ним вилка. Вставишь в розетку, будет заряжаться.

— А…

— Всё, мне некогда, — отключился он.

Ой-ёй-ёй, ах, какой я занятой! — выдал экспромтом проснувшийся талант рифмоплетства. Становлюсь, как Стопятнадцатый, гениальным стихотворцем.

А кушать хочется всегда, несмотря на мелкие и крупные проблемы. Разбитое корыто потащилось в столовую, с трудом передвигая ногами.

После пожара в помещении не осталось ничего, что могло напоминать о случившемся. Та же казенная голубая краска, те же столики и стулья, та же раздача и та же угрюмая тетка на кассе. Народу, правда, значительно меньше, а незанятых столов — больше.