Марина Дяченко - Шрам

Она стала женственнее. Она безусловно стала женственнее, и линии красивых губ пролегают мягче — даже сейчас, когда она хмурится. Ей глубоко не безразлично, что рядом стоит Солль — человек, которого она не так давно готова была уничтожить!

Трещали, занимаясь, сухие поленья. Декан с трудом заставил себя вернуться к разговору.

— Это я виновата, — сказала Тория траурным голосом. — Будь проклят мой язык…

Луаян осуждающе на неё покосился:

— Поосторожней с проклятиями…

Потом, подумав, подошёл к одному из высоких шкафов и отпер дверцу.

— Отец… — голос Тории дрогнул.

Декан извлёк из сейфа яшмовую шкатулку, откинул крышку, взял с чёрной бархатной подушечки нечто, тихонько звякнувшее жёлтой цепочкой:

— Вот он, Солль… Взгляните, можно.

На ладони у него лежала золотая пластинка с фигурной прорезью — медальон на цепочке.

— Это Амулет Прорицателя… Немыслимо ценная вещь, хранимая в тайне.

— Меня нельзя выпускать из этой комнаты, — сказал Солль в ужасе. — Я же всё им доложу…

Декан поймал сочувственный взгляд Тории, обращённый к Эгерту; подумал, покачал головой:

— В моих силах сделать так, чтобы вы забыли… о виденном. Как забыл ваш друг Гаэтан об одном случае, свидетелем которого он случайно стал… Это возможно — однако я не буду этого делать, Эгерт. Вы должны пройти свой путь до конца. Боритесь… за свою свободу, — последние слова декан произнёс, обращаясь к медальону.

— Но что, если Лаш узнает?! — взвилась Тория.

— Я не боюсь Лаш, — отозвался декан глухо.

Пламя в камине разгоралось всё сильнее, и медальон на ладони Луаяна отбрасывал блики на потолок.

— Он совсем чистый, — сказал декан вполголоса. И Эгерт, и Тория удивлённо взглянули на него:

— Что?

— Он чистый, — пояснил декан, — золотой… Ни пятнышка ржавчины. Ни крупинки… А ведь накануне больших испытаний… Он чует опасность, нависшую над миром, и ржавеет. Так было полвека назад, когда на пороге стояла Третья сила… Тогда, я помню, меня, мальчишку, тоже мучили предчувствия — и медальон, как говорят, был полностью ржав. Теперь он чист… Будто ничего и не угрожает. Но я-то знаю, что это не так!

Сдержав прорвавшуюся горечь, декан в полном молчании спрятал медальон обратно в сейф.

— Угрожает… Лаш? — спросила Тория шёпотом.

Декан подбросил в камин поленьев — Солль отскочил от рассыпавшихся искр.

— Не знаю, — признался Луаян неохотно. — Лаш имеет к этому какое-то отношение… Но самое страшное — что-то другое. Или… кто-то другой.

Зима наступила в одну ночь.

Проснувшись рано утром, Солль увидел, что серый сырой потолок тесной комнатки побелел, как подол подвенечного платья; не было слышно ни ветра, ни шагов, ни стука колёс на площади — в торжественной тишине на землю валились снега.

По традиции, в день первого снега отменялись все лекции; узнав о таком обычае, Эгерт обрадовался даже больше, чем мог ожидать сам.

В университетском дворике скоро стало весело; под предводительством Лиса мирное студенчество внезапно переродилось в орду прирождённых воинов — наскоро слепленная снежная крепость успела пасть, и не однажды, прежде чем в битву ввязался Солль.

Как-то само собой получилось, что вскоре он, как герой древности, оказался один против всех; рук у него, кажется, было не две, а десять, и ни один бросок не пропадал даром — любой запущенный снежок находил свою цель, чтобы превратиться в снежную крошку на чьём-нибудь раскрасневшемся лице. Атакуемый со всех сторон, он нырял под неприятельские снаряды, и они сталкивались у него над головой, осыпая светлые волосы снегом; отчаявшись поразить слишком уж подвижную мишень, противники его, сговорившись, собирались уже пойти в рукопашную и закатать непобедимого в сугроб — когда, оглянувшись, смеющийся Солль вдруг увидел наблюдающую за схваткой Торию.

Лис со товарищи сразу же стушевались; Тория, не спеша, нагнулась, зачерпнула снег и скатала его в шарик. Потом, несильно размахнувшись, бросила — и угодила Соллю в лоб.

Он подошёл, стирая с лица снежную воду; Тория серьёзно, без тени улыбки смотрела в его мокрое лицо:

— Сегодня первый снег… Я хочу тебе что-то показать, — не говоря больше ни слова, она повернулась и пошла прочь; Эгерт двинулся за ней, как привязанный.

Снег ложился, засыпая университетские ступени, и на головах железной змеи и деревянной обезьяны вздымались необъятных размеров зимние шапки.

— Это в городе? — спросил Эгерт обеспокоенно. — Я бы не хотел… встречаться с Фагиррой.

— Разве он посмеет приблизиться к тебе в моём присутствии? — улыбнулась Тория.

Город тонул в безмолвии; вместо гремящих телег по улицам бесшумно крались сани, и широкие следы их полозьев казались твёрдыми, будто фарфоровыми. Снег валил и падал, укрывая плечи пешеходов, пятная белым чёрных удивлённых собак, скрывая от глаз отбросы и нечистоты.

— Первый снег, — сказал Эгерт. — Жаль, что растает.

— Вовсе нет, — отозвалась Тория, — каждая оттепель — будто маленькая весна… Пусть тает. А то…

Она хотела сказать, что снежная гладь напоминает ей чистую простынь, которой накрывают покойника — но не сказала. Пусть Эгерт не думает, что она всегда шутит так мрачно; зима ведь действительно красива, и кто виноват, что в сугробе можно замёрзнуть до смерти, вот как её мать?

На выступающих из стен балках сидели красногрудые снегири с белыми снежинками на спинах, похожие на стражников в их яркой форме; тут же прогуливались и стражники с длинными пиками, красно-белые, нахохленные, похожие на снегирей.

— Тебе не холодно? — спросил Эгерт.

Она глубже засунула руки в старенькую муфту:

— Нет. А тебе?

Он был без шапки — снег ложился ему прямо на волосы и не таял.

— А я никогда не мёрзну… Меня отец воспитывал как воина, а воину, помимо всего прочего, приличествует закалка, — Эгерт усмехнулся.

Миновали городские ворота — мокрый снег залепил оскаленные пасти стальным змеям и драконам, выкованным на тяжёлых створках. По большой дороге тянулись санные обозы; Тория уверенно свернула и вывела Эгерта к самому берегу реки.

Подобно стеклу, покрытому изморозью, поверхность воды была затянута корочкой льда — плотной и матовой у берегов, тонкой и узорчатой у середины; сама же стремнина оставалась свободной, тёмной и гладкой, и на самом краю льда стояли толпой чёрные, исполненные важности вороны.

— Мы пойдём вдоль берега, — сказала Тория. — Посмотри… Тут должна быть тропинка.

Тропинку погребло под снегом. Эгерт шагал впереди, и Тория старалась попадать башмачками в глубокие следы его сапог. Так шли довольно долго, и снег перестал, наконец, падать, и сквозь рваные дыры в облаках проглянуло солнце.