Фрэнк Герберт - Дюна. Первая трилогия

Пауль вспомнил мгновения бессильной ярости, охватившей его, когда неизвестный орнитоптер вынырнул из тьмы и пошел на них, падая стремительно, как гигантский коршун, и ветер выл в его крыльях. В этот миг что-то случилось с разумом Пауля. Орнитоптер скользнул на крыло, развернулся, пролетел над песчаным гребнем к бегущим фигурам — к матери и к нему самому, сел. Пауль вспомнил запах горелой серы от скользнувших по песку обожженных трением полозьев, донесенный до них ветерком.

Мать повернулась, готовая принять разряд лучемета от харконненского наемника, — и увидела Дункана Айдахо. Тот распахнул дверцу машины, высунулся наружу и закричал:

— Скорее! След червя к югу!..

Но Пауль, поворачиваясь, уже знал, кто пилотирует топтер. Мельчайшие детали — стиль полета, резкое приземление — детали столь неприметные, что даже мать их не разглядела, — эти детали точно сказали Паулю, кто сидел в пилотском кресле.

В противоположном конце палатки шевельнулась Джессика, задумчиво проговорила:

— Я вижу лишь одно возможное объяснение. Харконнены держали заложницей жену Юйэ. Он ненавидел Харконненов! Я не могла ошибиться в этом. Да ты и сам прочел записку. Но почему он спас нас?

«Она поняла это только сейчас… и как плохо, как мало поняла!» — подумал Пауль. Эта мысль была для него потрясением. Сам-то он понял это как нечто очевидное, уже читая записку, приложенную к герцогскому перстню с печатью.

Юйэ писал:

«Не пытайтесь простить меня. Я не хочу вашего прощения. И без него тяжело мое бремя. Сделанное мною — сделано без злобы, но и без надежды быть понятым. Это — мой тахадди-аль-бурхан, величайшее мое испытание. Посылаю вам герцогскую печать Атрейдесов в знак того, что написанное мною истинно. Когда вы будете читать эти строки, герцога Лето уже не будет в живых. Утешьтесь тем, что он, обещаю, умрет не один: тот, кого и вы и я ненавидим более всех на свете, умрет вместе с ним».

Ни обращения к адресату, ни подписи. Но они хорошо знали этот почерк — почерк Юйэ.

Вспомнив письмо, Пауль вновь ощутил и горечь того момента. Нечто болезненно-чужое, происходящее вне его нового, пробужденного сознания. Он прочел о гибели отца, понял, что это правда, — но воспринял это лишь как новую информацию, которую следовало внести в память, а затем использовать.

«Я любил отца, — подумал Пауль и понял, что это действительно так. — Я должен чувствовать скорбь. Я должен хоть что-то чувствовать?..»

Но все, что он чувствовал, было лишь понимание: это — важная информация.

Да, всего лишь факт, важный, — но такой же, как и многие другие.

Все время его разум продолжал отстранение накапливать впечатления, ощущения, рассчитывать и экстраполировать данные.

Паулю вспомнились слова Халлека: «Настроение — это для животных или в любви… А сражаешься ты, когда возникает необходимость, а не по настроению».

«Вот, наверное, в чем дело, — подумал Пауль, — Отца оплакивать я буду позже… когда будет для этого время».

Но он не чувствовал, чтобы холодная отчетливость его разума прервалась хоть на миг. Эта новая отчетливость была лишь началом, ощущал он, — и она росла. Его охватило чувство ужасного предназначения, впервые испытанное во время встречи с Преподобной Матерью Гайей-Еленой Мохийам. Во время испытания гом джаббаром. Правая рука — рука, все еще помнившая ту боль, — заныла, он ощутил, как ее покалывает и дергает…

«Интересно, каково быть этим их Квисатц Хадерахом?» — подумал он.

— Я подумала было, что Хават опять проглядел и Юйэ вовсе не был Суккским доктором, — задумчиво проговорила Джессика.

— Он был тем, кем мы его считали, — ответил Пауль, подумал: «Почему она так медленно осознает такие простые вещи?» Вслух же он сказал: — Если Айдахо не доберется до Кинеса, мы…

— Он — не единственная наша надежда, — перебила Джессика.

— Я хотел сказать не о том.

Она услышала в его голосе стальные, повелительные нотки и удивленно взглянула сквозь сумрак палатки на сына. Темный силуэт на фоне посеребренных луною скал, видневшихся сквозь прозрачную торцевую стенку диститента.

— Наверняка спасся еще кто-то из людей твоего отца, — сказала она. — Мы должны их собрать, найти…

— Нам придется рассчитывать только на себя, — жестко сказал Пауль. — И наша первая забота — это фамильный ядерный арсенал. Мы должны получить его прежде, чем до него доберутся Харконнены.

— Вряд ли им удастся найти наше ядерное оружие, — возразила Джессика. — Вспомни, как оно спрятано!

— Мы не можем рисковать.

Она подумала: «Он рассчитывал угрожать планете и запасам Пряности фамильным атомным оружием. Шантаж — вот что у него на уме! Но если он решится… все, на что он сможет рассчитывать, — это бегство, отступничество, жизнь без имени…»

Слова матери вызвали у Пауля мысль о людях, погибших в эту ночь. Это была уже мысль герцога. «Люди — вот истинная сила Великих Домов», — подумал Пауль и вспомнил слова Хавата: «Грустно расставаться с людьми, а место — это всего лишь место»..

— За них сардаукары, — сказала Джессика. — Придется ждать, пока сардаукары не уйдут..

— Они думают, что поймали нас между Пустыней и сардаукарами, — ответил Пауль. — Они хотят, чтобы не осталось никого из Дома Атрейдес. Тотальное уничтожение — вот их цель. Так что не стоит рассчитывать на то, что кто-то из наших спасется.

— Не могут же они бесконечно рисковать раскрыть роль Императора в случившемся!

— Разве?

— Но ведь хоть кто-то из наших людей спасется, и…

— Ты веришь, что кто-то может спастись?

Джессика отвернулась, испуганная горькой силой в голосе сына. В нем звучала точнейшая оценка шансов. Она почувствовала, что разум сына неожиданно сделал скачок и был теперь гораздо мощнее ее разума; теперь Пауль в некоторых отношениях видел много больше, чем она. Джессика сама участвовала в формировании этого разума — но теперь вдруг ощутила страх перед ним. Она подумала о герцоге, о своем потерянном прибежище — и слезы обожгли ее глаза.

«Такова судьба, Лето, — подумала она. — Сказано: „Время любить и время скорбеть…“ — Она положила руку на свой живот, сконцентрировала внимание на эмбрионе. — Вот во мне дочь Атрейдеса — та, которую мне было велено произвести на свет. Но Преподобная ошибалась: дочь не спасла бы моего Лето. Это дитя — всего лишь жизнь, которая среди смерти и разрушения тянется к будущему. И я зачала его, послушная инстинкту, а не приказу!..»

— Попробуй еще раз приемник на частотах коммуникационной сети, — предложил Пауль.