Тим Пауэрс - Врата Анубиса

Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг квартала до тех пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется и не окликнет его от дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.

– Доброе утро, дружище, – произнес он. – Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? – Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал ответ – тот звучал глухо, как из-за перегородки, – но какая-то часть его мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту номер три: – Я действительно шестой барон Байрон из Рочдейла, друг мой; я унаследовал титул в 1798 году, когда мне было десять лет. Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что истинная Англия – это простые труженики, а не лорды и прочая знать. Вот я и говорю…

Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:

– Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен! – Рука молодого человека с точностью хорошо отлаженной машины выудила из жилетного кармана монету и выложила ее на ближайшую горизонтальную плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три с того места, на котором остановился. – К черту всех тех, кто правит нами только потому, что им посчастливилось уродиться из аристократической утробы! Я заявляю: король, вы или я – ни один из нас не лучше другого, так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не трудившись ни дня за всю свою жизнь, а другие надрываются день-деньской, а мясо едят дай Бог раз в неделю? Американцы смогли избавиться от этого неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались, так что я считаю: мы тоже…

Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда ушел? Впрочем, какая разница – не пройдет и минуты, как подсядет кто-нибудь еще. Он снова сел, и на лице его появилась отсутствующая улыбка.

Спустя пару минут он заметил, что рядом сидит кто-то еще, и он начал снова:

– Доброе утро, дружище. Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?

Ему ответили одной из тех фраз, о которых его предупреждали, и он с неожиданным беспокойством ответил согласно варианту номер восемь:

– Да, друг мой, до недавнего времени я странствовал за границей. Мне пришлось вернуться на родину из-за болезни, лихорадки, что до сих пор затуманивает мой рассудок. Пожалуйста, простите меня за мою ослабшую память… мы с вами знакомы?

Последовала долгая пауза, на протяжении которой все еще продолжавший улыбаться молодой человек почему-то ощущал себя все более неуютно, но в конце концов его собеседник ответил отрицательно, так что он смог с облегчением продолжать:

– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми…

Собеседник оборвал его вопросом, прозвучавшим не приглушенно, но пугающе отчетливо.

– Как продвигается ваша работа над «Паломничеством Чайлд-Гарольда»? – спросил незнакомец. – Простите, вы ведь работаете сейчас над «Чайлд-Гарольдом»? Как там… «Жил в Альбионе юноша. Свой век он посвящал лишь развлечениям праздным…» Что там дальше?

Эти слова почему-то подействовали на молодого человека как ледяной душ, волшебным образом прояснив его слух и зрение, – его окружение из приятно-размытого сделалось ужасающе отчетливым, и в первый раз за четыре дня он увидел лицо собеседника.

И лицо это оказалось из тех, что не могут не привлечь внимания: покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее, обрамленное пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.

Молодой человек – теперь он уже не улыбался – был проинструктирован и на случай такой ситуации. «Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, – не раз повторял ему Ромени, – и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку…» Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.

«Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам…» – услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига «Спайдер»… албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах – украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы… выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей… что-то связанное с лихорадкой и… и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: «Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду…»

Ему показалось – чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: «Немедленно возвращайтесь в лагерь!»

Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.

Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон – он знает «Чайлд-Гарольда», которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?

Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.

Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.

– Пива мне и моему другу! – по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. – Теперь выкладывайте, – загремел его голос, – что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?

– Я… я болен, – беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. – У меня мозговая лихорадка… прошу вас, мне надо идти… я болен… – Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.