Ирина Сербжинская - История, рассказанная в полночь

Куксон прошелся немного, поглядывая на пустые прилавки, на ряды пестрых палаток, на продавцов и покупателей, на любопытствующих зевак из караванов (любопытных всегда в избытке хватало, некоторые каждую ночь наведывались), наконец, заметил знакомого помощника торговца и подошел.

— Почтенный Куксон! — обрадовался тот. — Наконец-то и вы нас своим вниманием удостоили, оказали, так сказать, большую честь посещением! А это что ж такое с вами?

Он пригляделся, на зеленой физиономии появилась гримаса отвращения.

— Ну и мерзкая же тварь! Это что, чучел? И где вы его раздобыли?

— Это Бонамур, — сухо сообщил гоблин Куксон. — И попрошу чучелом его не называть, а впредь обращаться только по имени. Старый Хьярсон здесь?

Помощник торговца кивнул.

— Проводи, — приказал Куксон.

Нужная палатка оказалась недалеко: возле дерева, увешанного круглыми светящимися фонариками.

По дороге помощник торговца пытался завязать разговор: как-никак, почтенный Куксон — гость важный, верно, и просьба у него будет особенная!

Но Куксон беседовать не пожелал, и словечка за всю дорогу не проронил, что было, прямо скажем, не очень-то вежливо, ведь он слыл гоблином учтивым, знающим правила приличия.

Помощник торговца еще раз попробовал заговорить и даже удачную шутку ввернул. Куксон молча глянул на него, помощник поперхнулся, умолк и уж больше ничего не говорил. Проводил гостя до палатки и поспешил обратно за прилавок, и пока шел, невольно ежился, но не от ночного холода, а оттого, что заметил он в глазах почтенного гоблина кое-что такое, о чем хотелось поскорей забыть.

…А гоблин Куксон с Бонамуром под мышкой стоял перед большой зеленой палаткой, вход в которую был завешан старым ковром.

Знал Куксон, что гоблины, которых он на рынке за прилавками видел, покупают просьбы обычные, так, всякую мелочь. Тот же, кто ловит рыбу покрупнее, за прилавком не стоит, а поджидает покупателя в палатках, где лишних глаз не бывает. Просьбы тут покупают особенные… но и плата за это будет особая.

Куксон вдохнул, выдохнул, помедлил мгновение, словно оглядывая мысленно всю свою прежнюю жизнь, к которой не будет больше возврата — и вошел.

… Посередине просторной палатки, убранной дорогими коврами, перед жаровней с углями, сидел старый гоблин. Казался он даже не старым, а древним, однако взгляд маленьких желтых глаз был цепким и внимательным.

Позади него стоял другой — молодой, высокий, в зеленой гоблинской куртке, но глаза у него оказались не желтыми, а серыми, стало быть, когда-то к гоблинской крови примешалась человеческая. Редко такое бывало, но все же случалось.

Здесь, в палатке, можно было говорить откровенно: знал Куксон твердо, что никто, кроме этих двоих, о беседе знать не будет.

Разговор вышел недолгим.

Просьбу свою Куксон изложил в двух словах, потом подумал, добавил еще кое-что и протянул старому гоблину клочок пергамента: записку для гоблинов, торгующих слухами да сведениями на рынке в Пяти Княжествах Дакена.

Далеко Княжества находятся, за горами, за морями, но знал Куксон совершенно точно, что записку его этой же ночью доставят кому надо, а уж как это делается — о том лучше не спрашивать.

Пергамент взял молодой гоблин, прочитал, посмотрел на старого, тот, помедлив, кивнул.

— Когда нужно? — осведомился сероглазый гоблин, глядя на Куксона так невозмутимо, словно тот покупал коробку медовых пряников в подарок любимой тетушке.

Куксон, зажав Бонамура под мышкой, незаметно вытер о куртку вспотевшие ладони.

— Как можно скорее. Сегодня? Завтра? Завтра к вечеру сделаете?

Молодой гоблин снова взглянул на старого.

Тот еле заметно прищурил глаза, по-прежнему храня молчание. Сероглазый гоблин аккуратно свернул обрывок пергамента и спрятал в карман.

— Сделаем.

И полегчало на сердце у Куксона, чуть-чуть, самую малость.

Выполнят его просьбу, непременно выполнят, здесь пустыми обещаниями не бросаются. Конечно, заплатить за это придется дорого…

Кстати, о плате.

Молодой гоблин поставил перед Куксоном небольшой сундучок, откинул крышку. Сундучок почти доверху оказался набит пуговицами: золотыми, серебряными, самоцветными — ни одной медной или оловянной! Да-а, важные персоны обращались с просьбами к старому гоблину, ведь только тем, кто высокие должности занимает, разрешено золотые да серебряные пуговицы носить.

Куксон оторвал пуговицу с куртки, бросил в сундучок. Крышка захлопнулась.

Дело сделано.

Теперь он, Куксон, должник старого гоблина. Рано или поздно явится от него посланец, протянет серебряную пуговицу: значит, настало время расплатиться по долгам.

И о чем бы ни попросил старый гоблин, он, Куксон, должен будет ответить: «да».

Покончив с делами, Куксон покинул гоблинский рынок и вышел на пустынные ночные улицы.

Пролетал в воздухе редкий снежок, кружил над спящим городом, над площадями, над безлюдными улицами, а потом вдруг повалил огромными мягкими хлопьями, да так, что в двух шагах ничего не видно. Исчезли за снежной пеленой дома, улицы, площади, все стало белым, беззвучным, призрачным, и казалось, что не было больше ни земли, ни неба, ни людей, остался только одинокий гоблин бредущий куда-то сквозь метель, и непонятно было, по земле он шел или по небу.

…Рано утром Куксон явился на службу.

Был собран и сосредоточен, будто обдумывал что-то.

Положил Бонамура на стол, подошел к окну, взглянул, не бежит ли по крышам фюнфер. Топфы не было, значит, ночью ничего ужасного сверх того, что раньше произошло, не приключилось. И на том спасибо, как говорится.

Притихла, затаилась зеркальная тень, спряталась в каком из зеркал. Разбить бы это зеркало да поди угадай, в котором она укрывается. Лангедак — город зеркал, все не переколотишь.

Придется, видно, по-другому…

Куксон прислушался к себе: холодно было на душе, пусто, но ни страха, ни сомнения не обнаружилось, одна ледяная решимость.

Хорошо.

Осталось лишь весточки от старого гоблина дождаться, а уж потом — сделать, что задумал.

Куксон уселся за стол, придвинул пачку писем, с утренней почтой доставленных, достал из стола папки. Знал: работа — лучший способ от тяжелых мыслей отвлечься. Разобрал почту, разложил по папкам новые заявки и покатился день, как обычно: перед зимними праздниками всегда дел много. Куксон составлял важные бумаги, отвечал на письма, проверял отчеты по продажам заклинаний, все, как всегда, только иногда, вспоминая Пичеса, закрывал на мгновение глаза, стискивал зубы и твердил про себя: скорей бы вечер.