Александр Прозоров - Алтарь

– Тебя бы в мою шкуру! – недовольно буркнула ведьма, открыла сумочку и достала пакетик с зельем. – А получится?

– Доверьтесь мне, госпожа!

– Поверю… Если поменяешься, – неожиданно предложила Виктория. – Мне – двести лет с батогами, а тебе – полторы тысячи лет в кипящем масле?

– Предложи это хозяину… Если попадемся… Едет!

– Так всегда, – высыпала зелье на ладонь девица. – Все норовят на моем загривке выехать…

Шелест шин поравнялся с перекрестком. Виктория дунула, отскочила назад, юркнула в подворотню. Пустынник прыгнул следом и тоже поставил морок – точно такой же, как и ведьма. В ней он все-таки сомневался, а в своем мастерстве был уверен. Почти сразу завыли милицейские сирены. Напротив подворотни остановилась милицейская машина. Еще несколько, судя по звуку, затормозили дальше. Хлопнули дверцы.

– Кого ищем? – Безусый сержантик в куртке из дерматина скользнул небрежным взглядом прямо по лицам колдуна и девицы, похлопал резиновой дубинкой по открытой ладони.

– Женщина, на вид лет восемнадцати, худощавого телосложения, коротко стриженная… – появился рядом еще один милиционер. – Сообщили, только что тут стояла.

Второй патрульный уставился взглядом на подворотню с некоторым недоумением:

– Слушай, а это точно Двадцатая линия?

– Точно, точно. Вот, на указатель посмотри.

– Странно… – поколебался милиционер еще немного и отвернулся. – Ладно, пошли. Парадняки надо будет проверить и чердаки. Вдруг затаилась где?

«Пора заканчивать, – внезапно понял Пустынник. – Полицейская облава – это последний шанс генерального директора свалить хлопоты с непонятным противником на смертных. В следующий раз он пойдет сам».

День выдался ненастный. Низкие облака задевали макушки сосен, проливая из царапин струйки дождя, то густо хлещущего по камышам, то превращающегося в холодную противную морось. Княжеский сын, надеясь скрыться от проникающей везде и всюду воды, спрятался под густую крону высокой древней липы, усевшись на брошенный поверх травы щит. Но долгий дождь сумел пробить пышную листву и теперь мерно капал то на кожаную шапку, украшенную четырьмя бронзовыми пластинами, то на куртку из черной, хорошо продубленной кожи – а то и за шиворот, заставляя Волхова недовольно крутить головой.

Наконец, обрушив на незадачливых путников настоящий ливень, дрогнули ветви орешника – на поляну вышел Изекиль в сопровождении промокшего до нитки, дрожащего от холода паренька.

– Ты выбрал не самый лучший день для встречи со мной, Черный волхв, – недовольно буркнул княжич, поднимаясь со щита.

– Ничего, – кивнул Изекиль. – Очень скоро тебе будет совершенно все равно, дитя мое.

– Да уж, – передернул плечами Волхов, глядя на низкое небо. – Ты знаешь, волхв, ныне мне совсем не хочется смотреть на мир ни волчьими, ни соколиными глазами. Токмо человеческими, и токмо на печь натопленную.

– Смотреть и быть – разные вещи, княжич, – ответил жрец, кивая своему спутнику, и тот опустил на землю небольшую, плотно завязанную котомку. – Тебе следовало бы спросить, почему я просил прийти сюда тебя одного, дитя мое.

– И почему?

– Потому что чудо, каковое надлежит испытать тебе ныне, ни в какие сравнения не идет с тем, что показывал я тебе ранее, Волхов, сын князя Словена. Не дым и не кашель надлежит ныне тебе ощутить. Не взгляд зверя лесного – но мощь его. И лишние глаза сего видеть не должны.

– А этот отрок, – указал на его спутника княжич. – Он, что, слепой?

– Его я около разоренного угорского стойбища подобрал. Покормил голодного, да с собой забрал. Пусть, помыслил, пока котомку мою поносит.

– Ну пусть носит, – не стал спорить Волхов. – Так чего же ты покажешь мне сегодня, Черный волхв? Надеюсь, это стоит промокших штанов и рубахи.

– Снимай их, дитя мое.

– Что?

– Одежу всю снимай.

– Зачем? Холодно, волхв.

– Снимай, княже, – криво усмехнулся Изекиль. – Али жалел ты ранее о встречах наших с тобой, о чудесах моих?

Волхов вздохнул, расстегнул пояс, кинул на щит. Затем отправил туда же куртку, рубаху, портки и сапоги.

– И амулет с прахом Дажбога, – напомнил Изекиль. – Не то потеряешь. Теперь иди сюда, становись лицом к озеру.

– Так? – вышел на середину поляны княжич, развернувшись к стене камышей.

– Да, – кивнул жрец, развязывая котомку и доставая из нее небольшой берестяной туесок и ритуальный нож Небесного храма. Он подобрался к Волхову сзади, открыл коробочку, зачерпнул из нее двумя пальцами белую крупянистую мазь. – Первая полоса – по спине, от шеи и до самого низа. Вторая – от центра силы к левому плечу. Третья – от центра к правому плечу.

Изекиль нанес сальную полосу от солнечного сплетения через левый сосок к плечу княжича и остановился:

– Дальше пояснять не могу. Заклинание говорить надобно. Но как тебя ломать начнет, не пугайся княжич. То бедой не кончится. Кончится удачей.

– Не нам, сколотам, внукам Свароговым, боли бояться, – повел плечами Волхов. – Мажь.

– Аном, паноха уми, валайя никошь нами… – заунывно запел жрец, ровным кругом по часовой стрелке нанося мазь на живот вокруг пупка, потом прочерчивая линии от этого круга к бедрам. – Еие, Номахти Аментет ликура Амамат хнари ват Кох!

Изекиль быстрыми движениями соединил мазью колени и ступни княжича, отскочил назад и жестом подозвал замерзшего отрока, что терпеливо ожидал конца чародейства, съежившись возле котомки. Мальчик поднялся, подошел. Жрец с неожиданной в тщедушном теле силой рванул его к себе, перехватил крепко голову чуть выше подбородка – так, что острый локоть смотрел точно в затылок княжеского сына, резанул обсидиановым лезвием горло, яростно провопив:

– Амамат хнари каш-каш!!!

Волхов ощутил волну ломающей боли, что покатилась по спине – словно позвонки, расширяясь, начали выскакивать со своих мест. По животу от середины в стороны обожгло огнем, ноги свело, скручивая вместе. От неожиданной муки он не смог даже застонать, а просто хрипло выдохнул остатки воздуха и рухнул вперед. Трава приятно охладила живот, шею, подбородок; в нос ударило тиной, запахом мокрых перьев, дохлой рыбы, гниющего прошлогоднего камыша. Не понимая, в чем дело, Волхов попытался повернуться к Черному волхву. Трава защекотала подбородок, вместо слов он пару раз приоткрыл и снова захлопнул рот с громким резким стуком. И удивился тому, что отлично видит волхва во весь рост, хотя ясно ощущает землю нижней челюстью. Да и вообще, все тело было придавлено непонятной тяжестью, словно его засыпали большой кучей песка.