Нина Лукинова - Два цвета неба

Но не сейчас, в данный момент ей действительно больно от собственного бессилия, оттого, что навечно заперта в золотой клетке, ставшей самым мучительным кругом Ада, оттого, что она видит, но не может изменить. Тонкое, прозрачное подобие слезинки скатилось по золотисто-бледной щеке, потерявшись в мареве холодного безжизненного света. Машинально она смахнула слезу, но не почувствовала влажности на пальцах, только накатившая боль в висках отдалась пронзительным эхом. Богиня плотнее сжала глаза, чтобы даже малейшая крупица света не проникала сквозь плотно закрытые веки, тверже сомкнула губы, чтобы ни единый стон не вырвался из горла, и медленно запустила пальцы в шелковистые волосы, дабы хоть как-то сдержать рвущееся наружу отчаяние.

И когда она уже приготовилась к самому худшему, в темноте затрепетал лучик надежды. Медленно поднимая веки, Богиня уставилась во всей красе на приближающуюся тень мужчины в ковбойской шляпе, и внизу живота затрепетали эмоции девчонки- страх, надежда, безумная смесь желания и непонятного для нее чувства дежа вю, будто что-то знакомое и одновременно забытое мощным ураганом ворвалось в память.

«Она растеряна, смущена и напугана, но в тоже время ей нравится эта ситуация тотального подчинения чужой воле», подумала она, когда наблюдала короткий почти целомудренный поцелуй. — «И в тоже время в ней Сила, в ней мощь, она мой последний шанс! Без надежды не выдержу ни дня в этом Аду!»

И тут она посмотрела в глаза мужчины, черного силуэта на фоне бездвижных песков, ее глазами. Глазами цвета ярко-синего неба, глазами цвета желания с тонкой прячущейся голубой лентой в районе радужки. И отчаянный дикий крик захватил ее, когда мужчина притронулся к руке приходящей, утаскивая ее за собой в неизведанные пески. Богиня почувствовала его эмоции, его отчаянную несвойственную нежность, его попытку заставить любить. Только один человек прикасался к ней так, только один человек мог касаться ее так непринужденно и нежно, в тоже время, осыпая фейерверком искр, и только этого человека ОНА любила. И он мертв уже тысячу лет. Тот, ради которого она потеряла все, мертв, иначе вернулся бы за ней, как Дрейк за Наланой. Богиня осталась одна…

В неожиданно накатившей волне ярости она бросила в стоящее напротив зеркало тяжелый бронзовый подсвечник. Он отлетел в сторону в миллиметре от ее виска, причем Богиня даже не поморщилась, продолжая сидеть на своем импровизированном Троне, сжимая двумя пальцами ноющие виски. Она заплакала бы, если бы могла, она бы заревела, если бы остались силы, она бы возненавидела, если бы осталась часть души, не тронутая равнодушным льдом. Как же она завидует Налане в этот момент, одновременно проклиная за то, что он любит ее. Она почувствовала эту мимолетную страстную искру, пробежавшую от кончиков пальцев ног до макушки так отчетливо, что перед глазами побелело от накатившей ярости.

— Он вернулся, вернулся…! — завопила она, вскакивая с места. — Так не должно было быть! — Богиня хотела схватить Всевидящее Зеркало, швырнуть о стену, как разбила предыдущее, но рука замерла в миллиметре от стекла. Мысли начали приходить к логическому порядку, успокаиваясь. К тому же она не смогла бы его разбить, как бы ни старалась. Да и дальнейшие события ее мало волнуют. Богиня потеряла всякий интерес к происходящему с девчонкой, нервно нарезая круги вокруг Трона. Хруст стекла под каблуками успокаивает, сливаясь с чередой мыслей, незаметно превращающихся в тихие слова.

— Какая разница, что он вернулся, это еще ничего не значит! Между ними ничего нет, всего лишь влечение.… Это не может быть лю… — замолкает она на полуслоге, резко остановившись перед разбитым стеклом, на раме которого осталось несколько осколков с ее пляшущим отражением. Давно забытое слово застряло в горле горьким комком, проглоченным с гримасой раздражения. — Это может мне помешать, помешать, помешать…

— Богиня… — послышался за дверью тихий мужской голос после несмелого стука. — У вас все в порядке? — озабоченно спросил мужчина, протискиваясь через тонкую щелку скособоченных тяжелых дверей внутрь просторного темного зала.

— Не знаю, Маркус… — тряхнув копной золотых волос, сказала она, задирая голову к бесконечному потолку, своды которого настолько высоки, что в темноте можно представить, будто над головой небо, а не бетон и камни, укрытые сотнями тонн тяжелого одеяла земли. — Мне… мне не по себе… — тихо говорит она, продолжая стоять с закрытыми глазами, высоко задрав голову.

Его завораживает созерцание выделяющейся на черном фоне светло-золотой фигуры, сверкающей, как невиданная никогда звезда, единственная на черном небе и самая яркая. Она недостижима и притягательна, холодна и недоступна, и Маркусу никогда не приблизиться к ней на тысячную километра, как бы близко он не был. Чтобы ни делал ради нее, ему никогда не почувствовать ее тепло, не пропустить через пальцы шелк волос, не заключить тонкое тело в объятия. Она образ, недоступная мечта, Богиня, сверкающая одинокой звездой в умершем мире. Он еще несколько мгновений жадно впитывал чарующий образ, прежде чем понял, что на него вплотную смотрят холодные глаза цвета льда.

— Ты со мной так много лет, Маркус… — протягивает она мелодичным нежным голосом, впервые на его памяти. И он отдал бы все непрожитые годы, лишь бы несколько минут послушать этот тон, потому как обычно ее слова сводятся до рамок сухих приказов. — Скажи, что ты чувствуешь? Ко мне…

— Если вы прикажете, я вырву сердце из собственной груди! — с жаром восклицает он.

—Знаю… — равнодушно бросает она, подойдя вплотную к мужчине, и его кровь начинает с утроенной силой течь по венам. — Но хочу услышать не это, — усмехается она, далее чеканя каждое слово. — Что. Ты. Чувствуешь. Смотря. На. Меня? — на секунды мужчина замирает без движения, словно его тело парализовало, а разум отключился от накатившего шока. Впервые Богиня проявила интерес к его чувствам, пусть и в такой замысловатой форме, не смотря на всю простоту.

— Вы же знаете… — отводит он взгляд от пронзительных глаз, а она отступает на несколько шагов к Трону, стоящему посреди черноты. Если бы Маркус хоть немного был знаком с представлениями древних о Рае и Аде, то сравнил бы светловолосое диво со спустившимся на землю Сатаной. Но к счастью или, к сожалению, он видит лишь ожившую звезду, горящую маяком в темноте.

— Я хочу услышать, — требует властный голос без капли былой нежности. Она знает о его чувствах, но заставляет произнести то, в чем Маркус не может признаться даже самому себе, всякий раз гоня от себя недостойные мысли, скрывая их у самого сердца. Ей недостаточно банального «люблю и служу», она хочет вытащить самое сокровенное на свет, разбередить никогда не зараставшую рану длинным алым ногтем, сковырнуть все барьеры, открывая трепещущую плоть. Кому другому он пустил бы пулю между глаз за подобный вопрос, заданный таким тоном, но только не ей. Перед Богиней суровый Маркус размягчается, как губка, смотря на свое совершенство доверчивыми безропотными глазами ягненка. — Мне повторить, Маркус? — вывел из задумчивости властный голос.