Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

— Вот ее хорошо бы поймать и изжарить.

— Должно быть, жалкое животное — единственное достояние тех несчастных, что все еще живут здесь. Я не желаю обрекать на голодную смерть этих людей, — сказал сир Ив. — Твои мысли мне не нравятся. Разве сам ты — не из мужичья, Эрри?

Эрри отозвался угрюмо:

— Положим, да; так ведь я даже согласился подвергать свою жизнь риску, лишь бы только не оставаться мужланом…

— Мужланом ты родился, Эрри, мужланом и помрешь, потому что душа у тебя неблагородная, — в сердцах бросил ему Ив.

И тут из-за наполовину рухнувшего дома выбралась женщина. Она была похожа на палку в юбке и фартуке, а ее длинные измученные груди свисали едва ли не до пояса и болтались в просторной рубахе. Она потянула мосластые руки к рыцарю и что-то проговорила. И тотчас отовсюду начали вылезать чумазые длиннолицые крестьяне.

Ив сказал оруженосцу:

— Дай им денег.

Но тот ухватил Единорога за повод и пришпорил гнедого. И так Эрри помчался вскачь, увлекая за собой своего господина, а вслед за обоими всадниками бежали с громкими звериными криками голодные крестьяне.

Только углубившись в лес, куда крестьяне сунуться не решились, Эрри выпустил поводья Единорога и позволил гнедому перейти на шаг. Оруженосец боялся взглянуть в лицо сира Ива, но все-таки ему пришлось это сделать.

Ив сидел в седле неподвижно, закрыв глаза. Он был совершенно бледен, и белые слезы текли по его щекам.

Эрри сразу перестал его бояться, потому что оруженосца охватила жалость: он понял вдруг, каким еще ребенком был его господин. И вместо того, чтобы оправдываться и объяснять свой поступок, Эрри вынул из рукава сира Ива платок и начал обтирать тому лицо.

Никогда еще сир Ив не находился так далеко от идеального образа, которому желал соответствовать; ибо величайшей его мечтой было обрести истинного себя — сделаться настоящим рыцарем без страха и упрека. Но обстоятельства сложились так, что сир Ив превратился в один сплошной упрек, потому что из-за глупости оруженосца и из-за его трусливого сердца сир Ив не смог исполнить величайшей добродетели — проявить милосердие к низшим.

Сир Ив как будто разлучился с самим собой в этот миг и именно эту разлуку сейчас оплакивал. Нет никакого смысла упрекать оруженосца в низости: ведь Эрри наверняка считал, что делает все правильно.

Ив так и сидел в седле, не шевелясь, пока Эрри устраивал ночлег и готовил костер. Затем Эрри снова приблизился к своему господину и осторожно снял его с коня, словно тот и впрямь был ребенком. Эрри был малый весьма крепкий, так что справиться с Ивом ему удалось без особого труда.

Оруженосец притащил Ива, как безмолвную куклу, к костру и усадил. Затем вручил ему плошку с горячей похлебкой, которую сварил на костре. В похлебке плавала обгоревшая палочка, и она-то и хрустнула у Ива на зубах, когда тот все-таки отпил. Эрри в тот миг смотрел в темноту и не видел, что господин его ожил; но хруст палочки обнаружил желание сира Ива жить дальше и подкреплять для того свои силы.

У Эрри все замерло в душе, когда он это понял. Он не волновался так сильно с тех самых пор, как был ребенком и однажды выпустил птицу из чужого силка: это была совсем маленькая певчая птичка, не годная для еды; она куда больше пользы принесла бы, распевая в воздухе, на свободе; вот мальчик ее и выпустил. Птица улетела, не выказывая ни малейшей благодарности по отношению к своему освободителю, и только спустя годы Эрри понял, что она осталась единственным воспоминанием его детских лет.

Должно быть, думал Эрри, сир Ив прав, и у мужланов нет души, коль скоро и детства у них не бывает. Но теперь Эрри думал об этом без всякой горечи и, что самое странное, сир Ив стал ему как будто ближе, хотя такого быть, конечно, не могло.

Другие деревни не были так страшно затронуты вторжением, и постепенно сир Ив успокаивался: англичане проходили через французские земли, как нож сквозь масло, и не притрагивались к имуществу и жизням местных жителей. Происходило это, впрочем, не из-за какого-то особенного благорасположения короля Эдуарда к селянам, будущим господином которых он себя мнил, но просто потому, что англичане очень спешили и останавливаться для грабежей им было некогда.

Ив расспрашивал местных жителей, далеко ли находятся армии и кто проходил через их деревню в прошлый раз. Иногда ему отвечали охотно, иногда — с подозрением. На вопросы, задаваемые ему, Ив отвечал, что он бретонец, однако благоразумно умалчивал о собственных намерениях.

Он старался держаться морского берега. Ему казалось, что близость моря каким-то образом охранит его от бед и напастей. Иногда он выбирался почти на самое побережье и засыпал под знакомый с детства шум морского прибоя; тогда ему снились самые лучшие сны.

Путь Ива перерезали многочисленные ручейки, речушки и даже большие реки, впадающие в море, но он всякий раз довольно легко находил переправу.

Однажды он наткнулся на сожженный мост и двинулся вниз по течению в поисках брода.

Эрри тащился следом. Эрри думал о том, что отыскать брод будет не таким-то простым делом: местные жители имеют обыкновение охранять тайну переправы, чтобы обезопасить себя от внезапного вторжения врагов, а иногда — чтобы продать эту тайну одной из враждующих сторон, да запросить подороже.

Но сир Ив оказался дальновидней своего оруженосца, хоть жизненный опыт сеньора измерялся куда меньшим числом кружек сидра (не говоря уж о быстрых девичьих поцелуях).

Они находились в пути всего несколько часов и тут заметили, что трава на берегу вся истоптана конями, в сырой глине остались глубокие следы, а ветки прибрежных деревьев изломаны. Несколько дней назад в этом месте переправлялась через реку целая армия. Она обозначила место брода точнее приметного камня с соответствующей надписью.

Сир Ив двинулся через водную преграду по чужим следам. Единорог нервничал, громко фыркал. Вода бурлила вокруг мощной груди коня, копыта осторожно выбирали путь по коварному речному дну. Сир Ив подобрал ноги и сидел в седле скорчившись и положив свой длинный меч поперек колен. Эрри промок почти по пояс. Он вез доспехи и пристроил тяжелую сетку с металлическими пластинами себе на плечи и голову.

Оказавшись на противоположном берегу, путники развели костер и решили заночевать у переправы. За время путешествия Эрри приучился не просто молчать, но как бы отсутствовать, и его хлопотливая возня у костра совершенно не мешала Иву думать о своем.

Оруженосец Эрри побаивался англичан, хотя говорить об этом своему господину, естественно, не решался: юный сир Ив был убежден в том, что английский король встретит его с распростертыми объятиями. Почему бы и нет? Ведь сир Ив де Керморван — бретонец, а разве у бретонцев нет оснований ненавидеть французского короля? К тому же Керморван — сторонник Монфора.