Жанна Лебедева - Хитросплетения тьмы

— Слышал? Зови разбойников, чего стоишь, — было приказано невысокому эльфу, и тот, взяв пример с благоразумной Зенки, поспешил удалиться…

Шайку Гои на западе знали хорошо. Она патрулировала все восточные дороги. Караванщики говорили о ней с ужасом, а Королевские солдаты и эльийские охотники с досадой и ненавистью. Не желая делить степи с гоблинами, разбойники не подходили близко к Королевству, обычно держались у границ Апара и на севере, там, где степная коса тянулась почти до самого Шиммака. Там степь не была такой дикой, как на западе, там проживало много людей, а гоблинские поселения встречались редко.

Если Король тратил все силы на разгром разбойничьих банд, то хитрые апарцы поступали иначе — когда Гоя принимался бесчинствовать слишком близко к границе, или слишком сильно тревожил апарских купцов, его решительно отгоняли в степь, не преследуя. Ходили слухи, что головорезы Гои стоят на тайной службе у апарцев и даже платят им налог с награбленного…

Изучая пристальным взглядом сытые холеные лица разбойников, Камэль скрыл возникшее удивление. Обычно люди подобной профессии смотрелись иначе: местные разбойнички выглядели совершенными оборванцами. Западные леса и дороги не таили особых щедрот, поэтому вольные ватаги промышляли в них кое-чем, перебиваясь набегами на крестьянские хозяйства и редких путников.

Те, что пришли с Гоей, все как один носили дорогую кожаную одежду, проклепанную серебром и украшенную самоцветами. Их пальцы сверкали кольцами, шеи гнулись под тяжестью золотых цепей. В глазах эльфа гости выглядели скорее зажравшимися пижонами, нежели прожженными бойцами, но одного прямого взгляда хватило, чтобы опровергнуть эту видимость.

Сам Гоя выглядел человеком уверенным и осторожным. Темные волосы и ястребиное лицо с крючковатым носом и острым, немигающим взглядом хищной птицы выдавали в нем чистокровного апарца. Как истинный апарец он был сухощав и не слишком высок. В отличие от красно-рыжей, под цвет степной травы, одежды остальных разбойников, главарь носил черную кожу, прошитую золотом, без аляпистых самоцветов и цепей. Угловатые плечи выходили вперед, как сложенные крылья, придавая ему еще большее сходство с ястребом.

Здесь, в Волдэе, лишенный открытого пространства, этот степной хищник явно чувствовал себя неуютно. Оглядев с ног до головы Камэля, Гоя напрягся — внешность Высокого не вызвала у него доверия.

— Где тот, кто хотел видеть нас? — каркнул он, наконец, совершенно по-вороньи, хрипло и пронзительно, — сдается мне, звал нас сюда не ты, эльф.

— Кто бы ни звал, вы здесь, — отрезал Камэль, — так не будем тратить время на ненужные разглагольствования и перейдем к делу.

— Добре, — кивнул Гоя, сбавляя гонор под непримиримым и властным взглядом волдэйца, — добре, эльф. Дело хорошо лишь тогда, когда выгодно обеим сторонам. Объясни, чего вы, жители запада хотите от нас?

— Не прикидывайся несведущим, главарь, — по-волчьи оскалился Камэль, заставляя разбойников, стоящих перед ним, отвести взгляды, — не знай ты, о чем пойдет речь, разве проделал бы столь длинный путь?

— Слава о силе Белого Кролика дошла до нашей степи. Его люди шастают там последнее время чаще купеческих караванов. И мы их не трогаем, — Гоя улыбнулся, показав оба ряда желтых мелких зубов.

— Правильно делаете. Вы не дураки, — ухмыльнулся Камэль. — Вы ведь служите кому-то из апарских князей?

— То наше дело, — снова оскалил зубы главарь, — а твой господин, что, хотел просить нас о помощи?

— Хапа-Тавак, — проскрежетал зубами эльф, даже не удосуживаясь добавить «господин», — предлагает тебе сделку. Ты будешь служить ему — охранять его обозы и смотреть, чтобы никто не ходил по следам, а он отдаст тебе всю степь.

— Степь отдаст? — заливисто рассмеялся Гоя, вскидывая вверх черные брови, — он что, хозяин степи? Степь моя и всегда будет моей!

— Твоя лишь узкая полоска вдоль апарской границы. Степь ничья, а по факту — принадлежит гоблинам. Если она захотят — раздавят тебя, как вошь. А с нами ты обретешь силу…

— И стану цепным псом Белого Кролика?

— Лучше быть цепным псом, чем безхозной шавкой, — не скупился в выражениях Камэль, — ты же любишь деньги и власть, так ведь, Гоя?

— Можно подумать их не любишь ты, — прищурился апарец, меряя взглядом эльфа, — все любят власть и деньги, и все их ищут.

— Примешь наше предложение, и твой поиск увенчается успехом, — прозвучало в ответ.

— Добре, — кивнул Гоя, и хотя видно было, что решения он еще не принял, алчный блеск в глазах указывал на то, в какую сторону разбойник скорее всего склонится, — а как же гоблины? — спросил он вдруг.

— А что гоблины, — насторожился эльф, догадываясь, о чем будет речь.

— По степи ползут слухи, что они собирают Орду…

— Чтобы собрать Орду, нужны тысячи тысяч, а не десяток полудохлых деревень, половина из которых живут в раздорах, — отмахнулся Камэль, кивая на светлую галерею, ведущую в противоположную сторону от покоев Хапа-Тавака, — отдохните с дороги и подумайте, чтобы к утру решить все окончательно.

— Твое гостеприимство подкупает, эльф, — сдержанно поблагодарил Камэля Гоя, подавая своим людям знак следовать за ним, — пришли нам хорошего пива и вина, да служанок помясистее, — желтые зубы снова плотоядно обнажились, — мои люди изголодались с дороги…

Рамаль видел, как в цитадель прибыли разбойники, но они волновали его мало. Из головы не шла умная и печальная собачья морда, полные бесконечной преданности глаза, понимающие и принимающие все, даже предательство хозяина.

В небольшом зале на перекрестье коридоров и галерей, ведущих в жилые покои, проходили переговоры с разбойниками. Без него. Рамалю не было до них интереса. Ему вообще не было больше интереса к делам Хапа-Тавака и волдэйской верхушки. В голове его что-то щелкнуло, а в расчетливой, жестокой душе что-то надломилось, оборвалось. Эльф испытал омерзение и ненависть сначала к сложившейся ситуации, потом к окружающим, и напоследок к самому себе. Гадкое, щемящее чувство родилось где-то в желудке и с тошнотой подступило к горлу. Гадость, мерзость, грязь.

Он сощурил глаза и шагнул из темноты в светлый открытый переход. Остановился, созерцая представший вид: окружающие цитадель могучие серые стены и буйные кудри непроходимых лесов за ними. Даже эта умиротворяющая, величественная картина не уняла душевной тошноты.

Рамаль изо всех сил прислушался к шуму ветра в кронах, пытаясь отыскать в нем упоение и покой, но мимолетное спокойствие нарушилось, не успев начаться. В галерею, отчаянно топая босыми ногами, влетела девка-служанка. Растрепанная, в сбитом набок корсаже, из которого выпала при беге одна маленькая бледная грудь, она мчалась со всех ног, отчаянно всхлипывая и тяжело дыша.