Марина Дяченко - У зла нет власти

Я крикнула Гарольду, что надо поторапливаться, и в этот момент нас заметили. Сразу десяток стрел нацелился снизу, посох у меня в руке затрясся, предупреждая об опасности.

– Берегись!

Стрелы проткнули воздух в том месте, где мы только что были.

– Выше, Гарольд!

Разумеется, он не сказал – «не могу». Он сжал зубы и делал то, что требовалось, но земля притягивала его с каждой секундой сильнее. Тем временем Саранча замедлила шаг. Из-за нас?

Нет. Просто замок был уже – вот он. Поднят мост, и закрыты ворота. Огонь исполинских факелов высвечивал белые стены и витражные окна, и в этом свете замок казался нереальным – тень, эскиз, будто и не было его, будто сейчас исчезнет. А Саранча растекалась, обходила замок слева и справа, погребая под собой опрокинутые телеги, остатки лагеря, недостроенные укрепления и ближайшие к стене дома…

– Оживи!

На лету я промахнулась. Гарольд не получил моей поддержки, зато я сразу же ослабела.

– Держись!

Я протянула ему посох. Он ухватился за гладкое дерево и уверенно потащил меня вниз. Сколько я ни воображала, что меня притягивает небо – чуда не случилось, Гарольд шел к земле, и я не могла его удержать.

Он молча разжал пальцы. Меня сразу же подбросило вверх, как воздушный шар, с которого скинули балласт. Теперь Гарольд опускался сам, раскинув руки, в последнем усилии ловя равновесие – большая, хорошая мишень, десятки лучников прищурили глаза…

Ну, не дождетесь.

Глупо было сшибать одного, двух, да хоть пятерых – Гарольду сейчас хватило бы одной-единственной меткой стрелы. Надо было обезоружить сразу всех; я вдруг вспомнила, как мы с Обероном откапывали засыпанный караван – в пустыне, где время течет как песок.

Мой посох плюнул ветром.

Стрелы, летящие вверх, сбились с курса и завертелись каруселью. Меня швырнуло назад отдачей, я едва успела увидеть, как закружился, потеряв равновесие, Гарольд. Неужели в него все-таки попали?!

Он боролся до последнего. Но время полета истекло.

Головы, головы, головы, костяные шлемы, головы; Саранча была как залитая нефтью булыжная мостовая. И над этой мостовой бессильно парящее тело Гарольда казалось моей собственной тенью – тень удалялась, навстречу ей поднимались копья и пики…

Я поняла, что опоздаю. Как ни торопись – Гарольд налетит на острия раньше, чем я его подхвачу. А если успею – все равно не сумею помочь: он слишком тяжелый для меня, и его полет закончен. Я сообразила все это, уже падая вниз головой, с дикой скоростью снижаясь, как пикирующий истребитель…

Белая тень метнулась мне наперерез.

Мелькнуло огромное крыло, золотое в свете факелов. А еще через секунду я увидела коня с длинной шеей, со страшной оскаленной мордой. Всадник стоял на стременах; поперек седла лежал Гарольд. Конь шел на взлет, быстро удаляясь от земли, казалось, он взбирается по крутому склону. Вслед ему и наперерез сорвалась туча стрел – казалось, они разумные, каждая стрела метит в спину всаднику, в бок коню…

Я ударила ветром, как реактивный мотор. Смерч завертел стрелы, смешал перья и наконечники, разбросал. Внизу ревели многоноги, падали лучники. Меня отшвырнуло так, что я потеряла представление, где верх, где низ.

Ударил в нос вонючий дым от факела. Совсем близко трещало пламя. Я рванулась прочь от него и верно угадала направление: вместо вонючего дыма меня захлестнул поток холодного свежего воздуха. Надо мной снова открылось темное небо, и под облаками несся белый конь.

Он летел совсем не так красиво, как мне раньше представлялось. Полупрозрачные крылья дергались резко, как у летучей мыши, и не раскрывались до конца. Я видела его круглое белое брюхо; конь вдруг заложил вираж и понесся прямо на меня: белая грива развевалась, как облако, блестели зубы, и бешено сверкали выпученные глаза.

У человека в седле было непривычно яростное, жесткое лицо. Короткая борода стояла дыбом, низко на лбу сидела корона. Летающий конь замедлил движение, и всадник протянул мне руку.

Глава 18

У зла нет власти

Мы приземлились на крепостной стене и сразу же спустились по каменной лестнице во двор – подальше от стрел Саранчи. Со всех сторон набежали стражники с факелами. Все казались радостными и суетливыми, их лица расплывались у меня перед глазами.

Гарольд шел сам. Оберон догнал его, развернул к себе лицом, уставился в глаза; они были примерно одного роста. Гарольд слабо улыбался.

– Ранен? – отрывисто спросил Оберон.

– Лена помогла. Стакан вина, и я готов буду…

– Стой. Никуда ни шагу, пока я не скажу. Канцлер, накормите и напоите старшего королевского мага, – Оберон говорил суховато, очень официально. Я совсем не так представляла себе эту встречу.

Расталкивая стражников, к стене подбежал Уйма, схватил меня и сжал, так что кости затрещали:

– Ленка! Да ты же… Ленка!

– Ты меня задушишь, – я обняла его в ответ, сколько рук хватило. От людоеда пахло грозой, мокрыми шкурами и железом.

– Лена… – тихо сказал Оберон.

Уйма выпустил меня. Король развернул меня, как Гарольда, к себе лицом и уставился в глаза. Странный это был взгляд – напряженный и очень цепкий.

Его глаза, серо-голубые, совсем потемнели. Губы сжались в линию: он был очень жесткий. Очень чужой. И все равно это был он. Наш король вернулся.

– Ранена?

– Нет.

– Что с рукой?

– Запястье…

– Сломала?

– Вроде бы.

– Где Швея?

– Я ее… потеряла.

Он вскинул свой посох, смоляной, с навершием в виде древесного корня. Ощупал меня, будто сканером, от макушки до носков истрепавшихся кроссовок.

– Идем.

Снова взял меня за руку и куда-то повел; всадники с факелами суетились, освещая дорогу, хоть оба мы видели в темноте.

Мы не дошли до его кабинета. Король привел меня в обеденный зал для стражников, большое помещение, где валялся опрокинутый стол и горел огонь в очаге. Указал на деревянную скамейку:

– Становись.

Я сначала не поняла.

– Залезай на скамейку!

Я послушалась. Оберон говорил без раздражения, но ослушаться такого приказа было невозможно. Я знала, что король может быть суровым, но теперь…

На трясущихся ногах я забралась на скамейку. Оберон встал передо мной – теперь я была даже чуть выше его.

Он поднял ладони, будто собираясь поиграть в «ладушки». Я сделала то же самое, как в зеркале.

– Все имеет две стороны, – мрачно сообщил Оберон. – Все на свете.

И я увидела, как его лицо становится моим.

Меньше всего мне хотелось сейчас очутиться на изнанке.

Туман стоял очень высоко – мне по грудь. Вся комната подернута была изнаночными нитками, но я сразу разглядела главную – красную. Она опутывала Оберона, петлями захлестывала его шею, будто хотела задушить.