Маргарет Уэйс - Судьба Темного Меча

— Да, я что-то такое припоминаю, — сказала леди Розамунда. — Но, боюсь подробности мне не известны. Если помнишь, мы тогда еще не были женаты, а моя мама очень хорошо ограждала меня от подобного рода сплетен.

Наклонившись к леди Розамунде, лорд Самуэлс прошептал ей что-то на ухо.

— Какой кошмар! — воскликнула миледи и отшатнулась, содрогаясь от отвращения.

— Да, — мрачно сказал милорд. — Дитя было зачато таким нечестивым образом. Отца осудили на Превращение. Церковь приняла молодую женщину в свое лоно, дала ей пристанище на то время, пока она носила ребенка. Были все основания полагать, что потом она вернется к семье, все будет прощено и забыто. В конце концов, она была единственным ребенком у своих родителей, и у них хватило бы богатства и влияния, чтобы замять скандал. Но после ужасных переживаний молодая женщина обезумела. Она забрала ребенка, сбежала с ним из города и стала жить как полевой маг. Семья искала ее, но безуспешно. Их земли и состояние отошли к Церкви, с тем условием, что если ребенок остался жив и предъявит свои права, он получит все, что причитается ему по наследству. И если этот молодой человек сможет доказать свое право на наследство...

Леди Розамунда повернулась к мужу и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ты знаешь, что это была за семья, да?

— Да, дорогая, — торжественно сказал лорд Самуэлс, беря ее руки в свои. — И ты тоже знаешь. По крайней мере, узнаешь, когда услышишь это. Молодой человек сказал, что его мать звали Анджа.

— Анджа, — повторила леди Розамунда, нахмурив брови. — Анджа... — Ее глаза расширились, губы приоткрылись, и миледи прикрыла рот ладонью. — Милосердный Олмин! — пробормотала она. — Анджа, единственная дочь покойного барона Фитцджеральда, кузена императора...

— И, так или иначе, родственника половины знатнейших домов королевства, моя дорогая...

— И одного из богатейших людей Мерилона, — сказали оба одновременно.

— Ты уверен? — спросила леди Розамунда. Она побледнела и прижала руку к груди, чтобы успокоить сильно бьющееся сердце. — Может быть, этот Джорам — самозванец.

— Возможно, — признал лорд Самуэлс. — Но это очень легко проверить, и самозванец знал бы, что у него не может быть никаких шансов. История, которую рассказал мне молодой человек, весьма похожа на правду. Он знает достаточно, но не слишком много. В его рассказе есть пробелы, которые он не пытался восполнить выдуманными подробностями — а самозванец наверняка попытался бы сделать это. Юноша поразился, когда я сказал ему, кем на самом деле была его мать и каковы размеры состояния, которое он может унаследовать. Он не имел об этом ни малейшего понятия. Он действительно был потрясен до глубины души. И более того, он говорит, что отец Данстабль может подтвердить его историю.

— Ты разговаривал с каталистом? — спросила леди Розамунда.

— Да, моя дорогая. Сегодня днем. Он не хотел об этом говорить — ты же знаешь, как эти каталисты стоят друг за друга. Наверное, стыдился признать, что его собрат по ордену мог пасть так низко. Но он подтвердил, что епископ Ванье лично послал его на поиски этого молодого человека. Какова еще может быть причина, если не забота о том, чтобы наследник наконец вступил в свои права? — с торжеством заключил лорд Самуэлс.

— Епископ Ванье! Лично! — выдохнула леди Розамунда.

— Понимаешь? И... — Лорд Самуэлс снова наклонился к жене, чтобы поведать ей еще один секрет. — Молодой человек просил моего позволения ухаживать за Гвендолин!

Леди Розамунда ахнула и спросила:

— И что ты ему ответил?

— Я сказал — весьма строго, заметь! — что подумаю, — ответил лорд Самуэлс и с достоинством поправил воротничок своей мантии. — Конечно, происхождение молодого человека нужно еще подтвердить. Джорам не желает идти в Церковь с теми малыми доказательствами, которые у него есть. И я не виню его за это. Слишком поспешное заявление может ослабить его позиции. Я пообещал разузнать, не найдутся ли еще какие-нибудь доказательства. Например, необходимо отыскать запись о его рождении. Но вряд ли будет трудно это заполучить.

— А что же Гвен? — спросила леди Розамунда, отмахнувшись от таких мужских вопросов.

Лорд Самуэлс снисходительно улыбнулся.

— Я полагаю, тебе следует поговорить с ней, не медля, моя дорогая. Разузнай, как она к этому относится...

— По-моему, это очевидно! — с оттенком горечи сказала леди Розамунда. Впрочем, горечь быстро прошла, потому как коренилась в естественной материнской печали при мысли о том, что любимая дочь скоро покинет родительское гнездо.

— Ну, а пока, — уже, более мягко продолжал лорд Самуэлс, — думаю, мы можем позволить им гулять вдвоем — конечно же, под бдительным присмотром.

— Мы все равно никак не смогли бы им в этом помешать, — немного печально сказала леди Розамунда. Она потянулась к лилии. Цветок оторвался от стебля, плавно подлетел и лег миледи в руку. — Я не замечала, чтобы Гвен кто-нибудь еще так же вскружил голову, как этот Джорам. А что до того, чтобы они гуляли вместе, — последние несколько дней они не расстаются ни на миг! Конечно, Мария все время рядом с ними, но... — Миледи покачала головой. Лилия выскользнула у нее из руки. Леди Розамунда опустилась вниз, почти до самой земли. Муж заботливо подхватил ее.

— Ты устала, моя дорогая, — сказал он, поддерживая жену своей магией. — Я заставил тебя гулять слишком долго. Давай продолжим этот разговор завтра.

— Да, последние несколько дней у нас было много хлопот, дорогой, — ответила леди Розамунда, опираясь на руку мужа. — Сначала Симкин, потом император. А теперь еще и это.

— Да, действительно. Наша маленькая девочка совсем выросла.

— Баронесса Гвендолин... — пробормотала леди Розамунда и вздохнула — с материнской гордостью и с материнской печалью.

Однажды вечером, три или четыре дня спустя, Джорам вышел в сад поискать каталиста. Молодой человек точно не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как он попросил Гвендолин выйти за него замуж и она ответила согласием. Время потеряло для Джорама всякое значение. Для него больше ничего не имело значения, кроме Гвендолин. Каждый глоток воздуха, который попадал в его грудь, был напоен ароматом Гвен. Его глаза не замечали ничего, кроме нее. Он слышал только то, что говорила она. Он ревновал ко всякому, кто искал ее внимания. Он ревновал к ночи, которая вынуждала их разделиться. Он ревновал даже ко сну.

Но вскоре юноша обнаружил, что сны обладают своей собственной сладостью, смешанной с пронзительной болью. Во сне Джорам мог делать то, на что не отваживался днем. Его сны были наполнены страстью, вожделением, жаждой обладания. За эти сны приходилось расплачиваться — утром Джорам просыпался с болью в сердце и жаром, бушующим в крови. Но первый же взгляд на Гвендолин, которая выходила в сад, был подобен прохладному дождю, изливающемуся на истерзанную душу молодого человека. Гвендолин... Она такая чистая, такая невинная, такая юная! Сны мучили Джорама. Он стыдился своих снов. Вожделение, одолевавшее его во сне, казалось юноше чудовищным, извращенным, преступным.