Оксана Панкеева - Первый день весны

Итак, как все было? Вот они, друг против друга – перепуганный переселенец, не способный и мухи обидеть, и замученный до полусмерти мистралиец, так и не сломленный окончательно. Судя по тому, что вопросы ему задавали до последнего, он на них так и не ответил. А кто бы мог подумать… Значит, он был еще в своем уме и все еще сопротивлялся. И тут с ним что делают? Какой-то маньяк-дегенерат ставит его в определенную позу и подвергает самому страшному унижению, какое только можно представить. Во всяком случае, для мистралийца. Серьезного физического сопротивления он оказать не в состоянии, и в бессильной ярости начинает эманировать. И славный парень Жак получает то, чего ему всю жизнь не хватало для трансформации. Ненависть. Своей у него никогда не было, не способен он толком ненавидеть и злиться. Вот он и получил чужую ярость, взрывное чувство темпераментного мистралийца, способное испепелить на месте, не то что трансформировать. Вот оно как. И что теперь с этим делать? Может получиться. Но ведь подлость получается. Откровенная подлость…

– Элмар, – окликнул он. – Ты не спишь?

– Почти, – отозвался Элмар, поднимая голову. – А что? Придумал?

– Придумал, – вздохнул король. – Но я тебя прошу… Освободи меня от обещания обязательно использовать то, что я придумаю. Это нельзя использовать. Это настолько безнравственно, что я потом сам себе не прощу, если что случится.

– Расскажи, – попросил Элмар. – А я решу.

– Не могу я тебе рассказать. Возможно, тебе придется участвовать, а если я тебе расскажу, у тебя будет отниматься язык. Поверь мне на слово. План шаткий, ненадежный, опасный и безнравственный. Мне придется подло подставить человека, который мне полностью доверяет, и которому я бы ни в коем случае не хотел причинить вред. Мне придется выпустить невменяемого убийцу в зале, полном народу, без гарантии, что он убьет того, кого надо, а не начнет бросаться на кого попало. И, в конце концов, все может просто не сработать и только насторожить наших противников. И разрушить прежний план, уже отработанный и надежный. Элмар, ты настаиваешь, чтобы я попробовал?

Элмар задумался.

– Скажи, Шеллар, – спросил он через некоторое время, – Это чем-нибудь грозит тебе лично? Кроме угрызений совести?

– Нет, – честно ответил король. – Не более чем всем гостям в зале.

– Тогда попробуй. Подумай, как можно добавить этому плану надежности. Наверняка можно. А что до остального… Я сам прослежу, чтобы никто из гостей не пострадал. Я буду закрывать их собой, если этот убийца бросится не на того, на кого надо. Я обезоружу его голыми руками, если он тебе так дорог, не причинив ему вреда, и буду держать, пока не опомнится. На это у меня сил хватит. Я же надеюсь, это не буду я сам?

– Нет, не ты, – вздохнул король.

– А насчет нравственности… Пусть я буду виноват. Ты дал мне слово, и я потребовал, чтобы ты его сдержал. Ты делаешь это не по своей воле. Я тебя заставляю. Пусть это все будет на моей совести.

– Ты требуешь?

– Да, требую.

– Что ж, – грустно вздохнул король. – Пусть будет так, как ты хочешь. Я не могу отказаться от слова. Но не думал я, что ты можешь быть таким…

– Не находишь слов? Могу. Я же сказал – я сделаю все, чтобы никто не пострадал, и все получилось. И всю ответственность возьму на себя. Моя честь уж как-нибудь это стерпит, у меня ее хватает.

– А мою совесть ты тоже возьмешь себе? Как я буду смотреть ему в глаза, даже если все получится? Эх, Элмар… Будь по твоему, но если что случится… я никогда не забуду, что ты потребовал этого только из страха надеть корону.

– А ты позаботься, чтобы не случилось.

– Это невозможно. Слишком много случайных факторов. Потому и получается, что план ненадежный. Знаешь что, Элмар, иди-ка ты домой и выспись, как следует. А я посижу здесь и подумаю, как можно все это… улучшить. Если Кантор придет вечером или ночью, я ему сам все объясню. А утром приходи сюда, уже одетый для банкета, возможно, тебе придется просидеть здесь до самого его начала. Если Кантор не придет ночью, утром меня сменишь и будешь его ждать. До последнего. Также возьми с собой меч, обязательно. Только не свой любимый, а покороче. Чтобы он был по руке человеку ростом примерно в четыре локтя с четвертью. Остальные инструкции я дам тебе утром. И прошу тебя, как человека – не пей. Это очень серьезно.

Когда Кантор увидел, кто открывает ему дверь, он быстро отскочил на пару шагов, от греха подальше.

– Ты чего? – удивился Элмар. – А, боишься, что опять стукну? Не бойся, заходи. Здравствуй.

– Здравствуй, – ответил Кантор, переступая порог. – А где Ольга?

Элмар печально вздохнул.

– Проходи, садись. Я тебе сейчас все объясню. Давай свой цветок, поищу, куда бы поставить. А то у Ольги ни одной вазы в хозяйстве нет. Ей никто цветов не дарил.

– А что ж вы так? – укоризненно заметил Кантор.

– Да сам не знаю… Цветы – вроде, как знак внимания даме. А мы с ней просто друзья. Я знал, что она будет рада получить в подарок, например, музыкальный кристалл, книгу, коробку патронов… Такое и дарил. Да и Жак тоже. Нам и в голову не приходило дарить цветы. Ты заходи, садись, я сейчас…

Кантор прошел в комнату, слегка недоумевая, почему его встречает лично его высочество, а также, почему он так строго одет и так печально вздыхает, и тянет с ответом на простой и четкий вопрос. Уж не случилось ли чего? При этой мысли сердце у него испуганно трепыхнулось. Неужели она опять… Или, чего доброго, додумалась последовать его вздорным советам, и все закончилось закономерно печально? О, небо, только не это! Не может быть, он бы почувствовал…

Он скользнул взглядом по комнате, ища какие-нибудь свидетельства того, что его подозрения беспочвенны. Или наоборот. В комнате было немного меньше беспорядка, чем в прошлый раз, правда на маленьком столике опять что-то ели. И курили. Очень странно курили – в пепельнице полно пепла, но ни одного окурка, а рядом на блюдце куча распотрошенной папиросной бумаги. Кто-то из сигарет табак добывал. Кто? Ответ напрашивается сам по себе – единственный из Ольгиных приятелей, который курит трубку. Он-то что здесь делал? Да еще так долго, что у него табак кончился? Может, успокоившись насчет проклятия, его величество возобновил свои ухаживания, а Ольга, расставшись с белой занавесью, стала покладистее в этом отношении, и они все-таки сошлись? И теперь она просто стесняется сама об этом сказать? Или начиталась классической драмы и боится, что ревнивый мистралиец ее зарежет, как дон Тенорио прекрасную Льянту? Что за ерунда, да на здоровье, пусть, лишь бы не чего похуже… Но если бы они проводили время вместе, окурки бы все-таки были. Ольгины. Так что, король сидел здесь один? Или Ольга просто предоставляет ему свою квартиру для тайных свиданий с кем-то еще? Что за абсурд, неужели королю больше негде… Тогда в чем дело?