Маргарита Дорогожицкая - Неразрешимое бремя

Я знаю, что буду наказана больше обычного за вторжение в комнату отца, но про такую мелочь даже не думаю. Азарт и опасность становятся новой интересной игрой. Отец сидит в кресле, его взгляд направлен в никуда. Я пытаюсь поговорить с ним, но он не отвечает. Замечаю, как с уголка его рта стекает слюна. Мне впервые в жизни становится страшно. Я никогда не плакала, но теперь начинаю реветь. У меня случается истерика, я задыхаюсь, сворачиваясь клубком в ногах безучастного отца.

Меня находит Хенрика. Гладит по голове и пытается успокоить. Ее прикосновения злят меня пуще обычного. И эта добрая корова тоже злит, слишком скучна и настойчива со своей лаской. Она берет меня на руки и прижимает к себе, баюкая. Неожиданно становится легче, а может, я просто замерзла. Кормилица начинает напевать знакомую колыбельную…

Я оцепенела от воспоминаний мелодии и текста колыбельной. Как же я могла ее не узнать? Та самая, про сыночка или дочечку! Старуха напротив тщетно спрашивала меня, но я будто оглохла. Я вспомнила, что кормилицу взяли в замок сразу же после того, как она сама родила ребенка, даже не показав ей новорожденного. Хенрика не знала, кто у нее родился, тосковала и изливала свою печаль в песнях. Ее забота была навязчивой, но сейчас, оглянувшись в прошлое, я поняла, что она была единственным человеком во всем замке, кто любил меня и просто дарил нежность.

— Простите, госпожа, вам нехорошо? — участливо переспросила Матильда, заставив больно сжаться сердце от тех самых заботливо-тревожных интонаций кормилицы, которыми она утешала за исполосованную розгами попу и разбитые коленки.

— Вы Матильда Эрих? — я взяла себя в руки, откладывая на потом все переживания.

— Да. Вы верно из города?

Я молча кивнула, оглядываясь в чистой, но пронзительно бедной комнате. Выдраенные добела полы, белоснежное, хотя и штопанное белье на единственной кровати, на столе ни пятнышка, на окне вывешены скудные травы для просушивания. Убранство комнаты кричало о том, что здесь едва сводят концы с концами. Старая женщина заметила мой взгляд и, стыдливо оправдываясь, пояснила:

— Простите, не смогу вас толком угостить. Есть только вчерашний узвар, будете?

— Буду, — улыбнулась я приветливо, прикидывая, что если заартачится, ее можно будет легко купить. — Я к вам по делу.

Пока Матильда хлопотала по хозяйству, я не без опаски оглядела хлипкий стул и решила присесть на кровать. Приняв чашку с теплым узваром из яблок, приступила к делу.

— Вы знали Елену Иптискайте?

Старуха вздрогнула и посмотрела на меня с испугом.

— А что случилось?

— Расскажите мне про то дело. Про Николаса.

— Николас — хороший мальчик! — горячо сказала Матильда. — Он ни в чем не виноват! Я говорила тогда! Мне никто не поверил, и его бедняжку…

— Я вам верю, — пресекла я ее излияния. — Расскажите, как все было.

— Он не убивал свою мать. Несчастный ребенок… Бедняжка Елена. Она потеряла мужа в плаванье. Ждала его возвращения уже при надежде… Ну куда ей было деваться с маленьким сыном да еще и с дитем под сердцем? А шила Елена всегда хорошо, себя обшивала да подруг. Николас всегда ходил в обновках, на зависть прочим. Вот и подалась в… В срамной дом. Там, где девки бесстыжие любовь свою продают, ну вы понимаете, о чем я?

Я кивнула ей, подбадривая.

— Как я ее отговаривала, умоляла, ведь чувствовала, что до добра не доведет. Но чтоб так! Нет, поначалу Елена довольна была, деньги хорошие платили. Но там ведь такие страсти происходили. Поганый помчик в тот день напился и гонялся с ножом за одной из девок, а та возьми и спрячься у Елены. А он пьяный в смерть, глаза вылупил от злости, трясло его всего, он Елену за волосы схватил и давай тягать. А она молчит. Он сдуру и саданул ей ножом в бок. Николас все видел, спрятался вместе с той девкой. Она ему рот зажала, чтоб он их не выдал.

Старая женщина тяжело вздохнула и замолчала, в ее глазах стояли слезы. Мне пришлось ее поторопить.

— Дальше что было?

— Помчик ногой Елену пнул да ушел. А она жива была. Девка та сразу убегла…

— Убежала, — поправила я рассеянно.

— Убежала, — послушно повторила Матильда и еще более горько вздохнула. — А Николас там остался. У Елены воды отошли, дитя живое под сердцем, на свет просится. Вот она и…

— Что? — мое раздражение было готово выплеснуться через край.

— Она… Сына просить стала, чтоб он дите спас. Ножницы сказала ей подать, живот пыталась сама себе разрезать, а не смогла. Вот он и…. Сам ревет от страха, а она его успокаивает. Как Елена сама-то от боли еще говорить могла! Он рассказывал, что она колыбельную ему пела, чтоб успокоить.

Старуха замолчала. Я отстраненно раздумывала над тем, каким разным бывает материнский инстинкт. Может, к лучшему, что у меня больше не может быть детей?

— Только девочка мертвой уже была. То ли Николас ее ножницами задел, то ли помчик ножом достал… Когда я их нашла, он сестричку на руках качал, колыбельную ей пел, а Елена уже без сознания была. Она ненадолго в себя пришла, и я солгала ей, что доченька ее жива. Бедняжка хотя бы умерла спокойной…

Я встала, прикидывая, успею ли до темноты вернуться в город.

— Как звали помчика?

— Что? — старая женщина оттерла слезы и недоуменно на меня уставилась, потом пожала плечами. — Какая теперь уже разница? Ему все с рук сошло. Уж сколько я в громаду не бегала, сколько не рассказывала, не поверили мне. Девка та шалупная тоже как воды в рот набрала. Мне рассказала, как было, а в громаду наотрез отказалась идти. Единый ее покарал потом, говорят, от звездной сыпи умерла. А Николаса в божевольню отправили, сумасшедшим признали. Он действительно после ужаса этого совсем того… Поседел весь. Я когда его в лечебнице навещала, смотреть страшно, ребенок, а седой весь…

— Как звали помчика? — требовательно повторила я. — В архивных документах нет его имени, хотя ваши свидетельства имеются.

— Да я говорила, капитан слушать не захотел. Даже не записал. Ничего помчику за это не было. Говорят, как девок калечил, так и продолжал бить да…

Старуха понурила голову и тихо сказала:

— Я иногда думаю, что Единый совсем про нас забыл… Почему такие люди живут дальше, а бедного сироту в божевольне заперли? Я забрать его хотела, усыновить, хотя у самой тогда… После того свидетельства капитан громады шибко осерчал на меня, из города выжил, лавка моя разорилась на поборах. А Николаса мне так и не отдали, а ему в той лечебнице хуже сделалось.

— Почему же? Разве его в конце концов не выпустили?

Матильда покачала головой.

— Выпустили, только он… Сестрой своей стал называться, в платье женское рядиться, шить начал, как мать. Страшно мне бывало на него глядеть, словно малютка Агнесс и впрямь в нем поселилась…