Марина Дяченко - Преемник

Луар нехотя поморщился:

— Это человек Совы… Старый плут раскопал-таки свои тайники и добыл, что мне нужно… Я назначил встречу.

Его слова доходили до меня медленно, как медленно достигают берега круги от брошенного в болото камня.

— Останови-ка лошадь, — попросила я шёпотом.

В такой просьбе не было ничего необычного — но голос мой нехорошим образом дрогнул. Луар придержал коня и внимательно на меня воззрился; выпутавшись из его рук, я неуклюже соскользнула на дорогу.

Некоторое время мы смотрели друг на друга — он сверху, я снизу, он вопросительно, я — отчаянно и зло:

— Так ты, значит, назначил встречу? Сове?

Он кивнул, всё ещё не понимая. Я с шумом втянула в себя воздух:

— Он убийца. Убийца и палач. А ты…

Мне хотелось выплеснуть на него слишком многое; от избытка слов и чувств я запнулась и замолчала, разевая рот, как выброшенная на берег рыбина. Луар устало вздохнул, соскочил с седла и встал рядом:

— Ну-ка, перестань… Успокойся… Хочешь, давай пройдём пешком.

— Что ты там делал? — завопила я, наконец овладев собой. — Что ты делал в разбойничьем логове, ты что, сам разбойник? Они… ты видел… Ты…

Я снова замолчала, на этот раз из-за спазма, сдавившего горло, из-за навернувшихся на глаза слёз. Луар пожал плечами:

— Не городи ерунды… Мне плевать, кто такой Сова. Он знает нечто, что мне интересно, у него есть то, что мне нужно… А разбойник он или кто — мне плевать…

— Какая ты сволочь, — сказала я тихо. — Ты, оказывается… Какой ты мерзавец…

Прежде, чем он успел осознать мои слова, я его ударила. И ещё. Так, что ногти оцарапали кожу и выступила кровь. Мне хотелось убить его в эту минуту — так захлестнула меня волна горя и ненависти. Флобастер на полу повозки, ухмылка Совы, запах немытого тела, эти хари, наслаждающиеся своей необузданной властью… И снова Флобастер в луже крови.

В такие минуты чем хуже, тем лучше. Мне хотелось, чтобы и мне тоже перерезали горло; весь мир представлялся сборищем ничтожеств и сволочей, и виновник смерти Флобастера стоял передо мной, хлопая округлившимися глазами. Я изрыгала проклятья, я унижала и отрекалась, я лупила его и плевала ему в лицо, чуть не поверив в своей истерике, что он ещё хуже прочих, равнодушный подонок, сломавший мне жизнь…

— Уходи! — вопила я, захлёбываясь своим отчаянием. — Уходи, ты, ублюдок! Ты всем приносишь несчастье, зачем ты родился на свет, убирайся!

И не помню, что я там ещё кричала в его белое застывшее лицо, казавшееся в те мгновения отвратительной маской смерти…

Потом оказалось, что я сижу на дороге, что какой-то крестьянин с проезжающей телеги опасливо на меня косится, а стук копыт вдалеке уже стих, уже давно стих, и давно опустилась серая пыль.

На расположение городской стражи обрушилось бедствие, сравнимое разве что с давней осадой. Полковник Солль, когда-то исчезнувший без предупреждения и сгинувший затем в далёком Каваррене, начальник стражи, о котором решено было, что он не вернётся, герой и военачальник, которого в последнее время поминали только вполголоса и презрительно, — этот самый господин Солль вломился в штаб, как голодный хорёк вламывается в беззащитное птичье гнёздышко.

Одышливый лейтенант Ваор, располневший и состарившийся в преддверии капитанства и в последнее время фокусом судьбы оказавшийся как бы во главе полка, прибежал из дому в измятом мундире, на ходу пытаясь стереть с ладоней варенье — видимо, вишнёвое. К его приходу полковник Солль, хищный, поджарый, со странным блеском прищуренных глаз, успел отправить на гауптвахту пару подвернувшихся бедолаг, расколотить бутылку вина, найденную в шкафчике дежурного офицера, и водрузиться в своё собственное командирское кресло, которое за время его отсутствия успело слегка расшататься под весом лейтенанта Ваора.

Лихорадочно горящие глаза сверлили лейтенанта всё время, пока, растерянный и смятенный, он докладывал внезапно вернувшемуся начальству о положении вещей.

Таковое положение оказалось из рук вон плохо — шайка Совы не только не была обезврежена, но и наглела с каждым днём, из-за чего город стал испытывать недостаток товаров, в том числе первостепенных. Купцы боялись обсиженных разбойниками дорог, окрестные крестьяне не везли на рынок хлеб и мясо, у дверей ратуши день и ночь простаивали озлевшие посланцы разорённых хуторов и деревень. Всю жизнь исправно платившие налоги, они желали теперь помощи и безопасности — а где их взять, если капитан Яст, уж на что орёл был, и тот сгинул жутким образом в разбойничьей западне… Наниматься в стражу никто не хочет, молодые парни забывают о присяге, бросают оружие и уходят прочь; попробовали заикнуться бургомистру об увеличении жалования — куда там! И так уже стражников за глаза называют трусами и дармоедами…

В этом месте жалобный доклад лейтенанта Ваора был прервал ударом кулака по столу. Полковник Солль вращал налитыми кровью глазами, площадно ругался и сулил лейтенанту злую смерть, если сию же секунду все свободные от постов стражники не будут собраны, вооружены и готовы выступать.

Заслышав о выступлении, лейтенант струхнул; Солль усугубил его страхи, мрачно сообщив, что собственноручно перевешает дезертиров, ежели таковые вздумают увильнуть от карательного похода.

Лейтенант заметался; на его счастье, в эту самую минуту напор полковника Солля обратился в другое русло — явились посланцы из Ратуши. Бургомистр, прослышавший о возвращении Солля, желал немедленно видеть его у себя.

Поднимая на ноги казармы и рассылая посыльных по домам офицеров, лейтенант Ваор горько пожалел о тех чудных временах, когда полковник Солль спокойно обретался в далёком и тихом Каваррене.

Если бургомистр и собирался упрекать, то все упрёки умерли у него на губах, когда он вгляделся в лихорадочные, блестящие Соллевы глаза. Полковника раздирала жажда деятельности; ещё не успев усесться, он заявил, что отряд для поимки разбойника Совы будет снаряжён сегодня и выступит завтра. Бургомистр скептически поджал губы и покачал головой — однако ничего не сказал.

На широком как поле и пустом как лысина бургомистровом столе лежали рядом три тонких стальных цепочки. Три обрывка колодезной цепи.

— Недобрые вести, полковник, — пробормотал бургомистр, потирая шею.

Солль дёрнулся:

— Сова — это моё дело, почтеннейший. Можете поверить, что поимка его — дело нескольких дней.

Бургомистр опустил уголок рта:

— Хотелось бы… Весьма хотелось бы поверить, Эгерт… Но я звал вас не для этого…

Повисла пауза. Полковник Солль, чья жажда деятельности не позволяла ему сидеть спокойно, успел подняться, дважды пройтись взад-вперёд по кабинету и наконец требовательно уставиться на собеседника.