Елена Хаецкая - За Синей рекой

– Ну, это кто как, – бойко начала Зора, но вовремя остановилась.

Кандела был потрясен:

– Ни одного цветка? А чем же питаться?

– А чем вы обычно питаетесь зимой? – Граф начал терять терпение.

– Это моя первая зима, – объяснил Кандела. – Я еще так юн и неопытен… Так нуждаюсь в друге и наставнике… Неужто не придет он, умудренный юноша, не согреет меня светом своих лучистых глаз?

– Я думаю, мед вполне заменит пыльцу, – предложила графиня.

– Мед! – возопил Кандела в восторге. – Прозрачный, наполненный солнцем, хранящий в себе тепло и ароматы лета!

– У меня вопрос, ваша светлость, – вмешался Гойко, – нам обязательно терпеть это существо?

– Да, – сказал граф.

– Есть такая бабочка, – вмешалась Зора, – она на чем вылупится, такого и цвета. И двух одинаковых не бывает. Я их ловила, а Мирко сказал, что их надо на булавку пришпилить и засушить. Он считает, что мне пора учиться. Про цветы, про насекомых всяких. А я ловила целый день и поймала двух. Я их в кулаке принесла. А Мирко говорит: «На что они сдались, такие обтруханные?» Ну, они и ушли. Они без пыльцы летать не могут. А я у них случайно всю пыльцу стерла.

Кандела побледнел, как мел, и потерял сознание.

– Опять спит, – сказала Зора. – Какой смешной! Ты его пощекоти, папа. Ты ему животик пощекоти, он и проснется. А если не хочешь, давай я.

И пока граф с сомнением глядел на одутловатую физиономию крошечного создания, девочка подбежала к нему. Кандела тотчас очнулся и в ужасе воззрился на ребенка.

– О, пощади… – прошептал он. – Убийца!

Зора обиженно пожала плечами:

– Ну и подумаешь, не очень-то и хотелось…

Граф Драгомир перевел взгляд на Зимородка:

– Он что, всегда такой был?

– Поверьте, ваша светлость, – отвечал Зимородок, – было значительно хуже.

Граф только головой покачал:

– Ну ладно, пока накормим его медом, а там видно будет.

Однако накормить Канделу оказалось делом весьма непростым. Сперва он потребовал гречишного меда, потом липового. А когда липовый оказался недостаточно прозрачным, захотел цветочного. Принесли цветочный. Малютка-недомер нашел его удовлетворительным, но затем вдруг зарыдал и стал умолять, чтобы к его одинокой трапезе присовокупили «глоток изящного».

Некоторое время горцы недоумевали, затем принесли ему вышитое полотенце. Кандела нашел его узор примитивным, хотя и не лишенным варварского очарования. Старший сын графа – Мирко – привел свою лучшую собаку. Но та, лязгнув челюстями, смертельно напугала малютку. Кроме того, она порывалась слопать мед. Собаку увели. Мирко обозвал Канделу болваном, а Кандела в полуобморочном состоянии громко всхлипывал.

Зимородок отправился на поклон к Гловачу.

– Нет, нет и нет! – закричал Гловач.

– Да ты ведь еще не знаешь, о чем я хочу говорить, – пробовал было уломать его Зимородок.

– Прекраснейше знаю.

– Пойми, он изменился. Он жаждет прекрасного. Без этого не ест.

– Чем скорее он подохнет, тем лучше, – мрачно заявил Гловач.

– У графа есть какой-то план.

– Да-да, план. Знаю. А этот крылатый сволочонок – часть этого плана.

– Я знал, что ты со мной согласишься.

– Ничего я не согласился! – отбивался Гловач, но Зимородок уже схватил одной рукою лютню, другою – Гловача за локоть и потащил в пустынный зал, где подле большого блюда с медом в безнадежной истерике лежал необходимый для решающей битвы малютка-недомер.

– Что я, единственный музыкант в этом замке? – трепыхался Гловач.

– От песен здешних горцев он помрет вернее, чем от арбалетной стрелы, – объяснил Зимородок.

Гловач сдался. Гловач стал бледен. Гловач отобрал лютню у Зимородка, уселся на твердый стул с крошечным сиденьем и неудобной прямой спинкой и заиграл. При первых звуках музыки Кандела перестал всхлипывать. Судороги постепенно прекратились, и наконец малютка окреп настолько, что сумел даже приподнять голову.

– Кто здесь? – пролепетал он. – Чей прелестнейший голос возвратил меня к жизни? Неужели это не сон, и сейчас я увижу его – прекрасного юношу с подругой-лютней, стройного, как… э… как называется то дивное дерево, которое стройное?

– Оно называется Гловач, – хмуро произнес музыкант, останавливаясь посреди песни.

– Гловач! О! Какое благородное имя! Играй же, умоляю тебя, иначе я вновь погружусь в пучины отчаяния, в бездны одиночества, в ледяные объятия смерти!

Гловач сыграл сарабанду. Потом для разнообразия павану. Малютка-недомер, прикрыв глаза, жадно слушал.

– Ты будешь есть? – сердито спросил Гловач. – Учти, я не намерен сидеть тут весь день и тренькать ради какого-то недомерка.

– Недомера, – поправил Кандела. – Не называй свое искусство «треньканьем», равно как и другими неподобающими прозваньями, о сияющий красотою юноша! Оно воскрешает меня, оно дает мне силы длить мое хрупкое существованье в этом грубом, полном насилия мире.

Гловач принялся исполнять вариации на тему «Венка из белых лилий». Зимородок со сдавленным стоном покинул пиршественный зал. Кандела вздохнул, открыл глаза и наконец принялся за обед…

Последнее полнолуние лета было посвящено самому любимому празднику Захудалого графства – Ундиновой ночи. Ни гибель королевства, ни превратности войны – ничто не отменило этой ночи, и вот, как встарь, все подданные Драгомира, от мала до велика, покинули замок, оставили скот и пастбища и отправились в верховья Синей реки.

Граф Драгомир пригласил и гостей принять участие. Те с радостью согласились.

Заслышав о приготовлениях, Вольфрам Кандела впал в страшное беспокойство. Он метался по отведенным ему покоям в верхнем этаже башни – то взлетал, трепеща крылышками, то мелко топотал ножками по столу и нервно обкусывал лепестки. Наконец он подлетел к окну графских апартаментов, забился о стекло и потребовал аудиенции.

Графа и графини в покоях не оказалось. Кандела застал только старшего из графских сыновей, Драгомира IX, более известного как Мирко. Это был загорелый и крепкий пятнадцатилетний юноша, с лихими уже усами, всегда готовый рассмеяться или вспылить. Мирко, облаченный в белые одежды с меховой опушкой рукавов, важно расхаживал перед большим зеркалом и время от времени ослепительно улыбался, всякий раз стараясь вложить в эту улыбку какое-нибудь новое чувство: насмешку, восхищение, недоумение и т.д. Появление в столь интимный момент малютки-недомера было явно некстати. Мирко покраснел и схватился за кинжал.

Впрочем, Канделу это нисколько не смутило.

– Прекрасный юноша! – молвил он, опускаясь на зеркало и слегка подрагивая крыльями. – О, это ошеломительное видение красоты и молодости, подобное живительному солнечному свету! К чему мне цветущие луга и травы, и нектар, и вид прелестниц-бабочек, если вдруг лишиться мне музыки и желаннейшего общества?