Маргарита Епатко - Путь Грома

– Ты же знаешь, – мягко, но укоризненно произнесла она. – Я не люблю такой крепкий чай. Где это мы? – она удивленно огляделась по сторонам.

– Аленушка, – нерешительно начал Серый, – выслушай меня и прости, если сможешь.

Серый плакал. Плакал впервые в жизни, как маленький испуганный ребенок. Голова его лежала на коленях у Алены. И она ласково поглаживала его непослушные волосы, выслушивая сбивчивый рассказ.

– Я тебя предал, понимаешь, предал, – он уткнулся в ее живот, словно ища спасения от самого себя. – И тетка из-за меня погибла. Все из-за моей глупой самонадеянности. Привык, что всегда выхожу сухим из воды. Ты теперь меня бросишь? – последние слова прозвучали скорее утверждением, чем вопросом.

– Какой же ты дурачок, – улыбнулась Алена, прижимая голову мужа к себе. – Думаешь, я не догадывалась о том, что ты не такой как все? Да и дочка наша, порой такие вещи вытворяла, что … Я тебя никогда не оставлю, – она ласково взъерошила его волосы. – Только пообещай больше ничего от меня не скрывать.

– Но ведь я предал тебя! – Серый поднял голову, стараясь взглянуть ей в глаза.

– Т-сс, – она ладошкой накрыла его губы и ласково поцеловала в лоб. – Защищая нашу дочь, ты принял единственно верное решение. Ты должен знать, я всегда на твоей стороне, потому, что люблю тебя. И потом, – она хитро улыбнулась – допустим, Алина внесла бы в клятву только дочь. Ты позволили бы ей убить меня?

Серый инстинктивно сжал кулаки и сдвинул брови. Слегка прищуренные серые глаза моментально приобрели стальной оттенок.

– Вот-вот, – закивала головой Алена. А Алина тоже женщина, она вполне просчитала такое развитие событий. Так что ее жест, это не благотворительность, а вынужденная необходимость. И вообще, утро вечера мудренее. Давай-ка укладываться спать. Завтра покажешь мне этот дом, раз уж нам тут жить.

Легкий скрип двери заставил их обернуться на звук.

– Мамочка, папочка, вы уже помирились? – заспанная дочка переминалась с ноги на ногу. – Можно я с вами буду спать?

Алена и Серый переглянулись. Отец подхватил дочурку, уложил на громадную накрытую бархатным балдахином кровать и посмотрел на жену.

– Ничего кроватка. Думаю, мы на ней поместимся.

– Тут останется место еще для целого взвода, – в тон ему ответила Алена.

И они рассмеялись.

Сон был липким и тяжелым. Мгла затягивала. Звала. Под ногами хлюпало вязкое месиво. Если бы это было болото, он бы знал выход. Не появилось еще на свете болото, с которым он не смог бы договориться. Но это была какая-то мутная вязкая пакость. Она цеплялась за ноги, тянула вниз, не отпускала и звала. И колдун буквально кожей почувствовал знакомый голос: «Иди, иди ко мне». Именно этот голос нежный, полный очарования и обещания неземных ласк заставил его содрогнуться от ужаса. Он все понял. Колдун напрягся и усилием воли заставил себя не слышать– не видеть– не чувствовать. Надо было просыпаться и просыпаться по-настоящему. Илья открыл глаза.

Было уже позднее утро. Прямо скажем нетипичное для него время для подъема. Солнце, взобравшись за верхушки деревьев, прокралось в раскрытое окно и зайчиками гуляло по дощатому полу. Где-то в доме раздавался тревожный, скулящий звук. Колдун с усилием перевернулся на измятой постели и рядом с лежанкой увидел встревоженные влажные глаза Норы. Волчица придвинулась ближе и осторожно взяла в пасть его левую руку.

– Все будет хорошо, – с трудом растянув сухие губы в улыбку, сказал он. – Ты не переживай, отлежусь денек, и наведу порядок.

– Ну, как он? – голос Рыжика зазвучал неожиданно громко, заставив Илью зажмуриться.

– Тише ты, – Параскева одернула оборотня.

Перед лицом колдуна появилась глиняная чаша с отваром.

– На-ка, выпей.

Он отхлебнул глоток и наморщился:

– Горько, что еще за гадость?

– Горько да здорово, пей-ка на здоровье, – пробормотала Параскева. – Этот отвар из семи трав тебя из морока вытащил. Сама составила. Уж, почитай, как неделю тебя разными способами вернуть пытаемся. А ты все чудишь, бежать куда-то хочешь. Хорошо хоть ослаб. Рыжик едва-едва, а все-таки тебя сдержал. Я тут порылась в книгах Настиных и про этот отвар вычитала. Сама-то она помочь не может.

Колдун до этого слушавший старуху с полузакрытыми глазами, дернулся и попытался сесть.

– Почему не может? Настя, Нора, я же только что ее видел.

Он посмотрел в ту сторону, где, закрыв морду лапами, скулила Нора.

– Беда никогда не приходит одна, – Параскева вздохнула, подошла поближе и помогла Илье сесть. – Не получается у Норы обратно в Настену оборотиться. Видать сильным заклятьем ее ранило. А может, силу она всю израсходовала, когда тебя спасала. И что странно, тебя эта гадина почти одолела. Насте урон нанесла. А я ее от леса отогнала. Хотя вы оба посильнее меня будете. Только шею под ожерельем обожгло, а так ни царапинки.

Колдун слушал бормотанье старухи, стараясь не потерять нить рассказа. Его неумолимо клонило в сон. Он знал, из каких трав старуха сварила отвар. Но против мощного заклинанья, которым воспользовалась Алина, да еще с упоминанием его настоящего имени, травы могли вывести из морока на считанные минуты. И пока он еще в сознании, надо что-то придумать. Что-то, чтобы его не затянуло вновь в пучину безумия. А то, как знать, удержит ли в следующий раз Рыжик его тело, которое в отличие от головы, восстанавливалось гораздо быстрее?

– Что ты там про какое-то ожерелье говорила? – спросил Илья, пытаясь собрать воедино расползающиеся по уголкам памяти знания.

– Что значит про какое-то?! – Параскева явно рассердилась. Она уперла руки в бока и посмотрела на него осуждающе. – Кто мне его перед уходом подарил? Кто говорил, что это ожерелье его матери? А кто сказал мне его не снимать никогда? Да я даже когда рожала …

– Дай! – перебил ее колдун. Он протянул руку и посмотрел таким тяжелым взглядом, что Параскева, поперхнувшись возражениями, молча расстегнула застежку серебряного украшения и положила тяжелую цепь с кулонами в ладонь колдуна.

Тот довольно улыбнулся. Параскеве даже показалось, что лицо его до этого имевшее землистый оттенок, наконец, стало приобретать живой естественный цвет.

– Ты, извини, дочка, – улыбнулся он ей открытой искренней улыбкой, перед которой было невозможно устоять, – Я пока его у тебя позаимствую. А когда наведу порядок, обязательно верну. Так разрешаешь взять? – он внимательно посмотрел на нее, оставляя ладонь раскрытой.

– Так, поди, взял уже, – пробурчала Параскева.

Неведомо почему, ей не хотелось расставаться с ожерельем. Носила она его не один десяток лет. И сейчас без него чувствовала себя почти что раздетой.