Башня. Новый Ковчег 4 - Евгения Букреева
— Ты же был с Савельевым! Ты был за Савельева! Я видел тебя там, с ним, на пятьдесят четвёртом. Почему же они тогда тебя не тронули? А? Да ещё и министром назначили?
— Стёпа!
— Нет, мама, пускай он нам объяснит. Нику держат под арестом, а он… — Стёпка задохнулся. — Сидит тут, как ни в чём не бывало! Рыбу ест!
— Степан, — отец слегка побледнел, но не более. — Сейчас это трудно понять, но со временем…
— Так объясни, чтобы я понял и понял сейчас, — перебил Степан отца. — Чтобы мы с мамой поняли.
— Хорошо. У нашего нового верховного правителя имеется своё понятие о мироустройстве. Я думаю, в ближайшие дни это станет известно всем, но если вкратце, то идея простая: возврат к прежнему общественному строю, как до мятежа Ровшица, тут я думаю, Степан, тебе не надо объяснять, на уроках истории ты всё это изучал. Плюс вводится кастовая система.
— Как это? — не поняла мама.
— Всё просто на самом деле, — отец опять взял салфетку, развернул, свернул её, задумчиво посмотрел, а потом быстро смял и отбросил в сторону. — Так уже было в некоторых государствах в допотопном мире. Родился в семье рыбака — быть тебе рыбаком. Повезло появиться на свет в семье начальника — станешь начальником, в своё время. А у нас отныне будет три класса: низший, средний и элита. И в элиту отбираются только потомки тех, кто до мятежа Ровшица стоял у руля. Все эти полузабытые Андреевы, Бельские, Ставицкие, Зеленцовы… Платовы.
— Ты сейчас шутишь? — мамин голос прозвучал очень тихо.
— Ничуть. Наш верховный правитель — сам потомок рода Андреевых, и он разработал целую систему. Теперь всё решает родословная.
— А причём тут ты? — Стёпка прищурился и посмотрел на отца. — Какая связь?
— Связь самая что ни на есть прямая. Моя мама носила фамилию Платова. Она была потомком одной из семей, кто финансировал строительство Башни. Для нового верховного правителя это имеет первостепенное значение, поэтому он и назначил меня министром здравоохранения.
— Только поэтому?
— Не только.
Отец встал из-за стола, прошёлся по столовой, заложив руки за спину. Стёпка ждал. Он хотел верить сказанному отцом, но вот это «не только» сбивало, и то, что отец размеренно вышагивает по комнате, явно собираясь с мыслями, говорило, что есть что-то ещё, то самое «не только».
— Понимаете, — отец остановился и посмотрел на них с мамой. — Этот Ставицкий, чёрт, Андреев, он психопат, помешанный на чистоте крови. Сегодня на Совете, то есть, на заседании нового правительства нам были озвучены некоторые реформы, которые планируется внедрить уже в ближайшее время. И в первую очередь это коснётся образования и медицины. Хорошее образование и качественная медицина будут теперь уделом избранных. К тому же возвращают Закон, и он будет распространяться на всех, кроме элиты и их семей.
— Теперь понятно, почему меня выпустили из обезьянника, — Стёпка не сдержал злой насмешки в голосе. — И почему ты так радостно предал Савельева. За происхождение, да?
— Нет, не за происхождение, — отец опёрся о край стола и опустил голову. — Но ты прав, каким-то образом я… нет, не предал, но поступился своими принципами. У Ставицкого, — отец упорно соскальзывал на фамилию Ставицкий, то ли специально, то ли непреднамеренно забывая, что их новый правитель — Андреев. — У Ставицкого подготовлена ещё одна совершенно абсурдная, совершенно фашистская идея, связанная с демографией.
Стёпка не знал, что значит «фашистская», но потому как отец тяжело дышал и потому, как потемнело его лицо, понял, что это что-то совершенно мерзкое и отвратительное.
— Теперь каждый родовитый потомок должен скрещиваться только с другим родовитым потомком.
— Скрещиваться? — мама непонимающе уставилась на отца. — То есть как скрещиваться? Как собачки?
— Типа того. У Ставицкого все представители знатных фамилий взяты на карандаш. И я, как ты понимаешь, тоже. А наш брак, он к тому же… — отец осёкся, посмотрел на маму, а она под его взглядом вся сжалась, словно хотела превратиться в точку. — Всё дело в том, что по мнению Ставицкого, все неугодные браки, в которых нет общих детей, должны быть расторгнуты с целью заключения подходящих. И если бы у нас, Соня, были общие дети, хотя бы один общий ребёнок, то это бы как-то облегчило ситуацию…
Отец продолжал говорить, обращаясь только к маме, не сводя с неё глаз, а в голове Стёпки молоточком стучало: общие дети, общий ребёнок… А он, Стёпка, он не общий, он где-то там, по отдельности ото всех, сам по себе.
И понимание этого вдруг так чётко пришло ему в голову, что он содрогнулся. Почувствовал, что дрожит от этой внезапной, только что родившейся мысли. Хотя почему только что родившейся? Может быть, она, эта паскудная мысль, всё время жила в нём, пряталась где-то глубоко, ждала своего часа и вот теперь вылезла, торжественно развернулась, тыкнула в Стёпку корявым и грязным пальцем, захохотала: а ты — никто, не родной. Не родной. Никто. Никто.
— …он мне пообещал, что наш брак не будет расторгнут, и мне пришлось… мне пришлось, Соня, выказать ему свою лояльность, чтобы…
Обуреваемый своими мыслями, Стёпа только сейчас заметил, что отец подошёл к маме, опустился перед ней на колени и теперь держал её подрагивающие руки в своих ладонях. И, глядя на них, Стёпка почувствовал себя одиноким и лишним. Абсолютно лишним в этой столовой, в этой квартире, везде лишним.
— Ну и отлично, — Стёпка сам не узнал своего голоса. Казалось, это говорил не он, а кто-то другой, незнакомый. — Родите себе общего ребёнка. Делов-то.
— Стёпа! — мама вскочила со стула.
— А чего? Тогда папе не придётся… поступаться своими принципами.
Он заметил, что по инерции, привычно произнёс «папа» и разозлился на себя.
— Стёпа, перестань, пожалуйста, — отец тоже поднялся, сделал шаг навстречу, и Стёпка испугался, что он сейчас подойдёт, обнимет его за плечи, и всё станет как раньше, но как раньше уже быть не может и потому всё — фальшь, сплошное притворство. Но отец не подошёл. Замер на полпути, сказал тихо. — Ты — мой сын, и всё остальное не имеет значения.
— Ошибаешься, — Стёпка встал из-за стола, засунул руки в карманы, смерил отца взглядом. — Очень даже
