Мария Семенова - Хромой кузнец (сборник)
Змей со Змеихой проливали горькие слёзы: осталась у них одна младшая дочка, и та невесть куда убежала. Что ж, сами виновны.
– Как поступишь с ними, отец? – спросил Перунич, обнимая Светлёну.
– Пусть живут в Исподней Стране, – ответил Перун. – Пусть владеют богатствами подземелий, мне они ни к чему. Пусть таскают золото тем, кто жертвует яйца и молоко. Пусть помогают растить хлеб и холить скотину. Но если я ещё раз увижу их в небесах…
– Клянёмся!.. Клянёмся!.. – в два голоса закричали чудовища.
Говорят, впрочем, Змеиха всё-таки не сдержала данного слова, и Бог Грозы поразил её уже без пощады. Вот, стало быть, откуда появилось на Небе созвездие Волосыни. Змей же Волос до сего дня живёт в глубоких пещерах, и ему по-прежнему молятся о богатстве, о приплоде скота и об урожае. Недаром выросший хлеб называют Волосовой бородой и последний клок всегда оставляют, чтобы на другой год лучше росла. Однако поскольку борода эта рыжая, столь же часто её прозывают Перуновой, и справедливо. Ещё сказывают, Волос теперь всё больше ходит на двух ногах и в одежде, как человек. И лишь изредка снова примеривает змеиные крылья, отваживается выглянуть из надоевших пещер. Тогда удары страшного грома сотрясают небесные своды, пока секира Перуна не загонит Змея обратно, а с ним и разную нечисть, выбравшуюся за добычей. Вот почему так чист воздух и так легко дышится после грозы.
Но всё это было потом.
Рассвет
Молния за молнией обрушивались на Железные Горы, и горы глухо стонали, раскатываясь ржавыми глыбами. Чернобог и злая Морана кинулись в тайный лаз, думая достичь Кромешной Страны и там отсидеться. Но пока они отталкивали друг дружку, спасая каждый себя, секира Перуна намертво заклепала крысиный лаз сперва впереди них, а после и сзади.
– Выпусти нас! – раздавалось из глубины. – Выпусти! Пожалей!
– А вы мою жену и брата жалели? – ответил Перун. – А сына маленького? Будете сидеть, где сидите. Не ходить больше вам по Земле, не поганить её своими следами.
И вот рухнули последние скалы, растворились не знавшие света пещеры, выбежали из тех пещер несчастные полонянки – совсем молодые и те, что успели состариться за тридцать лет и три года в неволе. Но неподвижно, покрытые нетающим инеем, стояли белые кони, впряжённые в солнечную колесницу. Бездельно лежал потускневший, покрытый пятнами золотой щит. И ни молния, ни огненный палец не смогли пробудить Даждьбога и Богиню Весны, вмурованных в лёд.
Тогда из глубокого подземелья, где были заперты Морана и Чернобог, послышался злорадный смешок.
– Только мы – повелители Смерти! Только мы можем пробудить тех, кого погрузили в сон. Выпусти нас, Перун. Отдашь половину Земли – так и быть, получишь жену и брата назад.
Перун ничего им не ответил. Он глядел сквозь лёд на замученную жену, и рядом стоял сын, которому она всё же сумела шепнуть на ухо имя отца.
Зоря и Светозор преклонили колена перед могилой Даждьбога…
– Я бы запрягала ему коней, если бы он поднялся, – молвила Зоря и заплакала. – Такие не должны умирать!
– А я распрягал бы, – хмурясь, откликнулся Светозор. Ему, мужчине, плакать не честь, хотя и трудно было сдержаться. А девичьи слёзы закапали невозбранно и часто, горячие, горькие… и вот диво: не выдержал колдовской лёд, пошёл трещинами, раскололся. И золотой щит, который Кий поднял с камней в надежде поправить, начал в его руках наливаться медленным жаром, разгораться ярче и ярче.
Между тем Бог Грозы склонился к неподвижной жене и поцеловал её, то ли здороваясь, то ли прощаясь навек. И новое диво! С громовым треском распалась, рассыпалась ледяная гробница. Какие угодно удары могла она выдержать, какие угодно заклятия. Но от любви её не сумели заколдовать ни Морана, ни Чернобог. Потому что они сами никогда не знали любви.
Дрогнули ресницы Богини Весны, вздохнула нежная грудь, тихо шелохнулись уста:
– Где мой сын?.. Где мой маленький сын?..
Перун поднял её на руки.
– Мы оба здесь, любимая, желанная моя Лелюшка! Только сынок уж вырос давно…
Бог Солнца тем часом раскрыл синие очи, узрел вместо Мораны и Змея плачущую Киевну и её брата, и сведённое гневом чело немедля разгладилось:
– Кто ты, девица? Кто обидел тебя? А ты, добрый молодец, откуда здесь появился?
– Первый раз вижу, чтобы Солнце чего-то не знало, – усмехнулся Перун. – Да уж не влюбился ли ты, брат?
Сказывают, Зоря и Даждьбог одновременно покраснели.
Кузнец Кий выправил на щите заклёпки, расшатанные прокудливым Змеем, и отдал Сварожичу сияющую золотую святыню:
– Володей, господине… Поди в Небо, Даждь-боже, освети и согрей! Стосковалась Земля, все живые твари заждались…
Белоснежные скакуны высекали искры копытами, грызли удила, просились в полёт.
Вот так снова взошло над Матерью Землёй прекрасное Солнце, поплыло в счастливом, заплаканном от радости Небе, зажгло в ещё грохочущих тучах сразу три семицветные дуги, три ликующие радуги. Вновь увидели его старцы, помнившие прежние времена; увидели даже те, кто давным-давно утверждал, что ослеп. Увидели молодые, родившиеся во мраке. И кое-кто – Волосово колено – недовольно сощурился, начал прикрывать руками глаза. А следом за Солнцем, непобедимая и босоногая, ступала Леля-Весна. Превращала последние залежи снега в лепечущие ручейки, освобождала лесные озёра и могучие широкие реки, окутывала зелёным туманом проснувшиеся леса. Всплывали из омутов Водяные с Русалками, выбегали на поляны шальные от радости Лешие с жёнами-лисунками и малыми лешачатами. Отколь ни возьмись, налетели крылатые девы, подруженьки-Вилы, помчались в синем просторе, благословляя поля. Видели Люди, как повеселевший Ярила торжественно вынес сверкающие ключи и отомкнул небесную высь, отпуская из ирия гусей, жаворонков, лебедей – всех и не перечтёшь. Звонче серебряных труб раздавались над миром их клики, прославляя вовеки бессмертную, неистребимую Жизнь.
Говорят, Киевичи столь полюбились Даждьбогу, что он уговорил их остаться и вместе странствовать в небесах, распрягать-запрягать, как сулились, белых коней. Зоря, чьи слёзы подняли его из могилы, стала ему любимой подругой, верной женой. Это её алая свадебная фата, её ласковая улыбка так красит небосклон поутру, когда Солнце отправляется в путь. А вечером, на берегу западного Океана, их ждёт в гости братец Светозор – румяный закат. И, должно быть, не врут, будто летом, в пору коротких ночей, брат с сестрою не разлучаются вовсе, или разлучаются ненадолго. Говорят также, все втроём они растопили снега Кромешного Мира, и души не самых лучших Людей, не удостоенные ирия, избавились от мучителя-мороза. В память об этом живые что ни год жгут огромные костры из соломы, обогревая умерших, а те посещают внуков и правнуков, рассказывая судьбу. Впрочем, немного мороза в Исподней Стране всё же осталось – у запертых Железных Гор, и там мёрзнут злодеи.
Перунич, чьё Посвящение скрепил удар отцовской секиры, отпросился бродить по Земле вдвоём со Светлёной. Бог Грозы подарил ему власть над всякой дышащей тварью, птицей и зверем, хищным волком и боязливой косулей. И до сих пор в безбрежных лесах встречают могучего тура – золотые рога, а на спине у него сидит юная женщина. Или сам Перунич незримо седлает свирепого серого волка и объезжает на нём дозором людские стада. И если при этом у волка сомкнута пасть, значит, до осени можно за бурушек не бояться.
Чернобог и Морана так и сидят заклёпанные в Железных Горах. Злые Люди, кому они пролили в душу достаточно яда, разыскивают по всему белому свету осколки ледяного зуба, надеясь сложить его воедино и освободить тёмных Богов. Сказывают, от добрых Людей зависит, удастся ли им это. И надобно верить, что не удастся – ведь именно Люди, не кто-нибудь, однажды остановили беду. Смерть и холод с тех пор уже тысячи раз пытались вернуться, прогоняя птицу с гнезда, обрывая с деревьев золотые одежды, заваливая снегами леса. Но Люди всякий раз вовремя вспоминают Киевича с его жертвой и сообща помогают Солнцу воспрянуть: гасят прежний и возгнетают новый, не знавший скверны Огонь, жгут на том Огне корявое, изогнутое полено-бадняк, похожее на летучего Змея, а пепел дают выпить скоту, чтоб лучше водился. А потом кто-нибудь рядится седым воином, подвязывает рыжую бороду и водит по деревне медведя – покорного, на поводке. И вот опять приходит весна, и дни делаются длиннее ночей, и чучело злобной Мораны под весёлые прибаутки скоморохов сжигают на масленичных кострах, повергают в быструю реку. И наконец наступает великий праздник Самого Долгого Дня, когда Мать Лада сменяет Лелю в земных заботах, а Солнце заново правит свадьбу с верной подругой и умывается, готовя себя для любимой. Вот почему этот праздник ещё называют Купальским.
Так доныне сменяются в году времена. Гремят Перуновы грозы, сияет золотом многоплодная осень, распевает метельные песни зима. Только теперешние зимы очень мало похожи на ту, великую, что едва не выморила Людей. Стоит появиться в Небе Даждьбогу, и пышные шубы сугробов переливаются на все лады, отделанные серебром и зёрнами хрусталя. Красива зима и приносит с собой не только печаль. Говорят, с наступлением Нового Года, когда Солнце поворачивает на лето, все грехи прощаются Людям, уходят вместе с минувшим годом, вместе со старым Огнём. И если когда-нибудь Люди оставят злобу и жадность, заткнут уши перед нашёптываниями тёмных Богов и их посланцев – зима не наступит, а Чернобог и Морана навек перестанут скрестись в Железных Горах, в заклёпанной крысиной норе. Наверное, Солнце тогда станет ярче, а Перун снимет с секиры и выбросит стальное лезвие, способное убивать: больше не пригодится!
