Владимир Перемолотов - Повесть о страданиях Гаврилы Масленникова

В молчании текли минуты.

Очарованные друг другом смотрели друг на друга мужчина и женщина.

— Я Гаврила — сказал Гаврила и эхо повторило его слова — Кто ты?

— Я Несравненная Гюльчатай… — шепот, достигший его ушей, был слаще меда.

— Гюльчатай… — повторил шепотом Гаврила и подумал — Жаль что от любви нельзя вспотеть..

Он опять застыл в оцепенении, похожем на сладостный сон, готовый стоять и смотреть на нее. Но Гюльчатай сказала:

— Тебе надо бежать. Я помогу тебе.

Скажи, что тебе нужно?

Ужасаясь прозаичности своих слов, обращенных к этому ангелу, сошедшему на землю он сказал:

— Мне надо вспотеть.

— И только?

— Да — шепотом ответил Гаврила, вспомнив, что за стеной могут быть стражи. Прекрасная Гюльчатай была умна. Она и сама догадывалась, что сейчас нужно Гавриле больше всего.

— Держи!

На решетку упал сверток. Гаврила осторожно протащи его к себе — он был достаточно мал.

— Что это?

— Ешь — ласково посоветовал голос.

Гаврила развернул материю. Руки его нащупали чашку. Герой осторожно сунул внутрь палец. Наполнявшая чашку масса податливо расступилась, обволакивая палец. В полутьме он разглядел, что там плавают мелкие комочки. Он выловил один и осторожно разжевал. Рот наполнился с детства знакомым каждому славянину вкусом.

Гаврила поднес чашку к губам и по-собачьи, языком, стал есть малиновое варение.

— О Гюльчатай, ты спасаешь меня! — страстно выдохнул вверх Гаврила. Сердце его учащенно билось то ли от любви, то ли от съеденного варения.

— Потей! — донеслось сверху. Лицо девушки исчезло. Напрягая слух, он уловил уделяющиеся шаги. Она уходила.

— Кому война, а кому и мать родна.. — невпопад подумал Гаврила. Кровь его заходила быстрее, разнося по телу тепло. Он напряг мышцы, проверяя готовность организма к действиям. Тонкий запах пота разлился по колодцу и нежный влюбленный превратился в бойца.

Гаврила размахнулся. Рука, со свистом рассекая воздух, ударила в стену. Колодец заходил ходуном, по жерлу колодца поднялось грибовидное облако пыли. По кирпичной кладке молнией побежала трещина. Гаврила сунул в крошащуюся глиной темноту пальцы и усилием всего тела выдавил наружу дверь вместе с кирпичной кладкой…

:Шум разбудил весь дворец.

Проснулся и сам Петр Митрофанов.

Царю спалось мягко. Не легко было просыпаться, сон тянул в сладкую темноту, но пришлось.

— Гнедышники прилетели: — сонно подумал Петр. Они часто прилетали по ночам, и всегда их появление сопровождалось страшным шумом. С гнедышниками у него сложились неплохие отношения, не смотря на то, что они едва-едва понимали друг друга.

Митрофанов глянул в окно. Двор, однако, был пуст.

Петр повернулся к кровати, собираясь опять уснуть, но в этот момент уши его уловили приближающийся шум.

— Черт бы их всех побрал — с неудовольствием подумал он — Всех завтра перевешаю:

Шум приближался. Это были не отдельные крики, а всеобщий, полный животного ужаса рев. Под кроватью зашуршал лапами предводитель ручных крокодилов — крокодил Борька.

По этикету он должен был всю ночь находиться в спальне великого Человеконенавистника. Борька выполз на середину комнаты.

Зацепившись за заднюю лапу за ним следом тащился кожаный футляр с личным оружием Петра Мирофанова.

В одно мгновение все изменилось.

Загрохотало так, словно крыша оторвалась и размеренно, но с удивительной скоростью застучала по стенам. Потом размеренный железный грохот прерывался приближающимся шелестящим треском.

— Борька! Дверь!

Крокодил, опершись на хвост, встал в боевую стойку Ленивый хорек переползает через грабли. Петр вытащил меч из ножен и встал рядом с рептилией. По коридору дробно простучал ноги бегущих. Нарушая этикет, в спальню вбежал стражник.

— Государь! Гаврила Масленников!

За спиной стражника мелькали смазанные от скорости лица мужчин и женщин. Митрофанов перевел взгляд на стражника.

— Ну и что? — обалдев от такой наглости спросил Митрофанов.

— Он потный! — взвизгнул стражник и исчез, подхваченный плотным потоком бегущих тел.

Когда бегущие промчались многоногой толпой, в коридоре тише не стало. Что-то там определенно происходило. Проклиная себя за любопытство, Петр Митрофанов выглянул в коридор. По стенам чадили факелы, заливая его нежно-розовым светом, а там где коридор поворачивал, по стене метались бесформенные тени. Они приседали, вытягивались, и вновь приседали, гремя оружием. В воздухе носился металлический звон и проклятья.

Временами шум перекрывался оглушительными криками, полными неземной муки.

Так могли кричать только гвардейцы.

Небольшой отряд истинно преданных Петру Митрофанову людей преградил Гавриле путь в царские покои.

Неизвестно на что они надеялись — Гаврила методически убивал гвардейцев не обращая внимания на их попытки выбить ему глаза копьями.

Он уворачивался от ударов, выхватывал мечи и ловко ломал их об колено. Гвардейцы ужасались, но не отступали. Они задержали Гаврилу минуты на три, сделав все, что было в человеческих силах. Но этого было мало. Петр уйти не успел.

Гаврила ударом ноги разбил дверь, успев при этом увернуться от меча и наступить на него. Обезоруженный Петр проворно прыгнул за Предводителя Ручных Крокодилов.

— Дерись, Борька! Дерись! А то колбаснику отдам!

Борька к колбаснику не хотел. Он прыгнул, растопырив лапы, но на полпути его остановился удар в брюхо. Гаврила нанес его другой ногой. От удара крокодил разорвался на две части, забрызгав кровью и желудочным соком богатое убранство царской спальни. В одном углу лапы его еще скребли мозаичный пол, а зубастая пасть, в другом углу, была раскрыта в надежде, что пришелец сам сунет туда голову или, на худой конец, ногу, но зверь был уже не опасен. Гаврила остался с Петром Митрофановым один на один:

— А-а-а-а! — закричал Великий Человеконенавистник. Понял он, что в лице Гаврилы видит свою смерть.

Взвился крик ночным нетопырем вверх и пропал. Сердце не выдержало, оторвалось и упало в пятки Петру Миртофанову. Боль от отбитых ног разлилась по всему телу, стала невыносимой и он умер.

Комедия кончилась.

Оглянулся Гаврила, выхватывая цепким глазом и широкое ложе и занавеси из паволоки и ценный кальян Александрийской работы.

Больше тут делать было нечего и, оглядев спальню, Гаврила с криком Кто не спрятался — я не виноват!

побежал добивать стражу. Это заняло у него еще полчаса. Разгромив тех, кого нашел он вышел из осиротевшего дворца в пустыню. На лунном диске, низко повисшем над горизонтом, черным контуром прорисовывались пальмы.