Татьяна Тихонова - Дьюри

— Мясо, Брукбузельдочка, жарится… Чего тебе еще желать, кошечка моя? Да брось ты эту кастрюлю, опять за свои овощи принялась… — он говорил лениво, разморившись от огня и спокойствия, — овощами твоими только мясо портить… И хлеба не надо…

Брукбузельда деловито расхаживала по кухне, брала какие-то кастрюли, мыла морковь и картофель, перебирала лук, укроп и петрушку, продолжая при этом ворчать о мужской недальновидности, что мяса всегда мало, что надо подрезать и хлеба, и похлебку сварить… Но ее никто не слушал…

Не зная, чем могу помочь хозяйке, я принялась разбирать завал на столе. Спрашивая у Брукбузельды, что, куда положить, раскладывала овощи по корзинам и уносила их в кладовку. А Брукбузельда, уже позабыв о мужской недальновидности, счастливо рассмеялась:

— Мы же тут, О, совсем одни с Никитари, как сычи жили… Если бы не принц Харзиен, ох, глупая голова, я все его по-старинке, принцем величаю…

— И правильно делаешь, Брукбузельда, — неожиданно ответил ей дьюри, когда он появился на кухне, я не заметила, — король без короны и королевства это пустой звук…

Харзиен теперь стоял рядом со мной. Едва оказавшись возле стола, он откинул салфетку с блюда и, выбрав самую большую и аппетитную ватрушку, отхватил от нее добрую половину. Нарезая хлеб, я искоса разглядывала его.

Как можно объяснить, отчего тот или другой человек начинает нравиться тебе? Видимо, что-то совпадает… Вдруг, понимаешь, что даже паузы в предложениях делаешь с ним в одном и том же месте… И взгляды, коснувшись друг друга, не бегут быстрее прочь, заменяя случайное прикосновение дурацкой улыбкой, а словно проходят насквозь, выжигая горячую дорожку в тебе… и ты начинаешь приглядываться к тому, кто вызвал это странное ощущение…

Так и сейчас, отвернувшись, я поняла, что дьюри тоже разглядывает меня. Но это-то, как раз, и понятно: поди, разберись, что за дикобраз в моем лице затесался в их славную компанию.

А народ этот мне, действительно, нравился все больше. И хоть в моей голове неразбериха полная была с их национальностями или принадлежностями к каким-то вымирающим народностям, я их однозначно причислила к "хорошим людям".

Брукбузельда тем временем принесла из кладовки кувшин и, налив в кружку молоко, поставила его на край печи подогреть. Но Милиен уже потянулся за ним, и Никитари подал ему кружку. Брукбузельда всплеснула руками, а Никитари махнул на нее рукой:

— Не лезь, Бру, он же мужчина… — проворчал он. — Сейчас мы пойдем с Милиеном проведать нового жильца нашей конюшни, ему тоже потребуется кувшин молока… Приготовь-ка нам лучше его, Бру…

И она промолчала, грустно улыбнувшись, глядя как Милька жадно припал к молоку. И видно было, как любят мальчишку они оба. А я между тем взяла себе на заметку, как сократить это безумное имя — Брукбузельда.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась она.

А Никитари одной рукой обнимал Мильку, а другой переворачивал шкворчавшее мясо на сковороде и приговаривал:

— Вот уже и готово… Еще чуть-чуть… чтоб кровушка запеклась… Милиен, встань-ка, сынок…

Никитари важно пронес сковороду к столу и поставил ее на стол, на что Брукбузельда, бежавшая с подставкой в руках, только ахнула, но возражать не стала. Рассевшись вокруг одного конца стола и вооружившись трехпалыми вилками, некоторое время все сосредоточенно жевали. Мясо было фантастически вкусное и сочное, с хлебом и молоком… Молоко я обычно не пью, но здесь капризы выкаблучивать нечего.

— Надолго вы к нам, Харзиен? — наконец, отложив вилку, спросил Никитари. — Может быть, пусть хоть Милиен поживет пока здесь…

Дьюри молчал. Уставившись в какую-то одному ему известную точку на деревянном столе, он жевал, уже не так жадно, но кивнул головой, и Никитари по-своему перевел этот знак.

— Ну, вот и хорошо! — воскликнул он, — значит, поживете, стало быть, еще немного…

Брукбузельда, улыбнувшись своей славной, доброй улыбкой, погладила важно насаживающего на вилку мясо и опять роняющего кусок в жир Милиена по голове и счастливо вздохнула.

А Харзиен, видимо, решив внести ясность, проговорил:

— Милиен останется, но не надолго, учитель… Все рано или поздно становится известно ошкурцам. Так случилось и с Элизиеном.

Никитари, сложив руки на столе, кивнул, соглашаясь. Его коротко остриженные седые волосы торчали в разные стороны, пучки седых же волос торчали из ушей, небольшие умные глаза сонно и сыто глядели на дьюри. Котяра… Только не мурлычет…

— Ошкурцы всегда пользовались слабостями живых существ… — ответил он, — особенно Ангерат… Только его дьявольский ум и привел ошкурцев к победе над дьюри. Да еще беспечность Вазиминга, прости меня, Харз, но я слишком хорошо знал твоего отца…

Дьюри, пропустив его слова мимо ушей, задумчиво посмотрел на меня. Глаза его словно прощупывали меня, перебирали мои мысли, добираясь до того, что его интересовало.

— Олие… — сказал он так, словно бы пробовал мое имя на вкус, — завтра ты пойдешь со мной…

А это уже интересно…

— Слышала ты когда-нибудь о Серебряной Флейте?

— Серебряная флейта… — проговорила я растерянно, — нет, пожалуй… Ведь вас не интересует флейта, сделанная из серебра? — усмехнулась я, — судя по тому, как прозвучал вопрос, это что-то особенное…

Харзиен кивнул утвердительно. Милька, положив голову на стол, уже спал, и Брукбузельда, взяв мальчика бережно на руки, понесла его наверх. Дьюри же продолжил.

— В те времена, когда подлунный мир был прост, и все живое и неживое жило вместе и говорило на одном языке, — Харзиен говорил медленно и даже улыбался, словно сам давно не верил в эти сказки, — жил-был один великий волшебник, имя его давно забыто… Много прекрасных вещей подарил он людям, но, говорят, не сохранилась ни одна из них до наших дней. Так вот одной из этих вещиц… — Харз наклонился вперед при этих словах.

— И была серебряная флейта, — закончила я, — так чем же она примечательна, эта флейта?

— Не торопись, О, — улыбнулся Никитари, — самое интересное впереди…

— И стали люди воевать друг с другом, и наказаны были они за это… — опять продолжил дьюри, — заговорили они на разных языках и перестали понимать один другого… Волшебник же, устав от их разноязыкой болтовни, изготовил чудесную флейту, которая открывала своей музыкой двери в другие миры. И вскоре враждующие народы разошлись по своим мирам и перестали видеть и ненавидеть друг друга…

Харзиен замолчал, наблюдая за мной. Наверное, он надеялся, что откроет в моей безнадежной памяти дверь, и я вспомню про серебряную флейту. Не тут-то было. В памяти моей было глухо, как в танке. Дьюри кивнул головой, словно прочитав мои мысли. Совсем плохо, Олька, он читает тебя, учись думать красиво…