Владимир Аренев - Под небом голубым

За имевшееся у него в распоряжении время человек успел более-менее досконально изучить эти коридоры и прежде всего — из-за опасения, что заблудится и не сможет найти отсюда выхода. Он даже пожертвовал своей единственной книгой.

Тоже дурацкая, по сути, история. Когда приехал в город, заглянул в первый попавшийся киоск и купил первый попавшийся покетбук — толстую дешевую книжонку в мягкой обложке, с револьвером и черепом на обложке. Сунул ее в карман куртки да так и позабыл — не до того было… А сколько думал, сколько прикидывал: вот окажусь на необитаемом острове, что бы предпочел взять с собой? И терзался, выбирал среди любимых авторов и любимых вещей, втискивал в воображаемый чемодан, стараясь не превысить отпущенного лимита. А вот тебе, пожалуйста! — дешевый покетбук, где от начала до конца, хоть бегло читай, хоть изучай с увеличительным стеклом, — не найдешь ни одной стоящей мысли. «Она отдалась ему при луне, оба были довольны вполне».

И если бы только с книжкой… — со всем так в жизни. «Вот сейчас отстрадаю, отмучаюсь, а там уж… — там уж для души своей, бессмертной, единственной, которая должна быть не потому что церковь так утверждает, а потому что я так чувствую: есть она, душа; для нее, родимой, и жить начну… завтра. Ну самое позднее… — через месяц. Надо с текущими делами, с рутиной разобраться, а потом уж…» «Да уж!» — восклицает Ипполит Матвеевич. «Торг здесь неуместен!»

10. Одним словом, вырвал из покетбука лист, чтобы на нем, на листе то есть, начертить схему коридоров. Яснее ясного, что полагаться лишь на память в подобном деле — безрассудство, которого он не может себе позволить. Однако же — мертвые боги! — чем, скажите на милость, наносить схему?! У человека не было с собой ни ручки, ни карандаша. И он еще не опустился настолько, чтобы использовать в качестве краски собственные фекалии.

Вышел из положения просто. Стал ногтем выдавливать полоски на бумаге. Правда, та рвалась — книжонка-то дешевая — но он не сдавался. Был пущен в ход не один лист творения неизвестного автора, но в конце концов — вот она, схема! Впрочем, к тому времени, когда человек закончил чистовой ее вариант, он способен был ориентироваться в лабиринте коридоров и безо всяких чертежей.

Теперь он мог позволить себе отправиться на поиски каких-нибудь полезных вещей. (Да, человек знал расположение проходов, но не их содержимое. К тому же, время от времени, там обнаруживались новые вещицы, то ли раньше им не замеченные, то ли невесть как и откуда совсем недавно появившиеся в коридорах).

На сей раз женщина была одета. Она сидела на полу, подобрав под себя ноги и со звериным любопытством наблюдала за человеком, который вышел из-за поворота и замер при виде ее. Женщина повела плечиком и поднялась, не спуская с человека больших карих глаз с невероятно длинными и тонкими ресницами.

— Кто ты? — спросил он; голос прозвучал хрипло и напряженно. Женщина, разумеется, ничего не ответила — остановилась в трех шагах от человека и поправила длинное облегающее платье кровавого цвета.

— Пойдем, — он протянул руку, но женщина отпрянула, хотя и не убежала.

Раздражение; оно пробежало где-то внутри, семеня маленькими членистыми лапками сколопендры.

— Как знаешь, — сказал человек. — Но учти, нынешние Обитатели не слишком разборчивы и с удовольствием тебя сожрут. Так что будь поосторожнее, красавица.

Слова получились фальшивыми, как будто играл одну из своих киношных ролей.

Человек развернулся и пошел прочь, приказав себе не оглядываться. Однако же он лукавил и шагал не слишком быстро, чтобы женщина могла угнаться за ним, ведь в этом узком платье ей и так придется напрячься как следует, чтобы не отстать.

Самое подозрительное, что лицо молчуньи казалось человеку знакомым. Как будто он где-то видел его, и не раз и не два, а многажды. Но вот вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, — не мог, как ни напрягал память.

Он вошел в свою комнатку и повернулся, чтобы закрыть дверь, но женщина уже была рядом. Дальнейшее тоже напоминало дешевые голливудские фильмы, в которых совершенно незнакомые друг другу люди через пять минут экранного времени уже срывают с себя одежду и целуются в засос, а потом гасят свет и шумно возятся в темноте. …Когда-то он над этим смеялся.

11. Собственно, свет он не тушил — просто не мог, даже если б захотел. Да и не любил он, без света…

Лучи солнца проникали в комнатку через круглые отверстия в потолке. Вместе с ними сюда попадал и мусор с городских улиц, но в таких малых количествах, что жаловаться не приходилось. Кроме того, жаловаться было некому, разве только мертвым богам последнего спектакля…

Вот в свете последних солнечных лучей женщина и сломалась. Она уже поднялась с пола — вероятно, чтобы уйти, — но в этот момент превратилась в статую. Как и предыдущая, окаменела (вместе с надетым на нее платьем), покрылась сетью трещин и начала разваливаться на куски. Человек едва успел среагировать и инстинктивно, еще не отдавая себе отчета в том, что и зачем делает, подхватил женскую голову. Остальное тело разбилось на мелкие куски, он смел их в мусорный угол и потом вынес-таки в специально отведенный им для всякого подобного сора коридор. Держать в комнате подобную дребедень, которой с каждой неделей становилось все больше, уже не представлялось возможным.

Назавтра он нашел для новой головы еще один кусок трубы и установил постамент рядом с предыдущим.

12. Поначалу это забавляло. Женщины приходили в самые неожиданные моменты, являлись ниоткуда и неизменно рассыпались после того, как… ну, в общем, именно после того. Однажды человек провел эксперимент (до тех пор, пока не попал сюда, он даже не подозревал, какой великий ученый-практик таится в нем) и с очередной гостьей не позволил себе абсолютно ничего. Просто разговаривал (разумеется, безо всякой ответной реакции), пытался накормить

— отказалась. Через сутки она рассыпалась в серый ломкий пепел, и вся комната провонялась густым запахом дыма, исходящим от этого пепла. Человек выбросил пепел вон, долго проветривал комнатку, но еще несколько ночей спустя едкая вонь не давала спать спокойно, ввинчивалась в ноздри и вызывала усиленную работу слезных желез.

И все-таки он получал от них удовольствие. С затаенным нетерпением ждал следующего визита, пытался угадать, во что будет одета очередная статуя, подойдет ли к коллекции. Естественно, в мысли время от времени проскальзывали определенные подозрения, но он отбрасывал их прочь, как надокучливых приблудных шавок.

Потом неожиданно человеку стало противно. Наверное это случилось в тот день, когда он позволил своим подозрениям оформиться в некие целостные мысли, а мыслям, соответственно — открыто прозвучать в сознании.