Андрей Попов - Кукольный загробный мир

— Ин, ты ведь где-то недалеко, правда? Найди меня возле каменной книги, есть разговор.

Ингустин появился так быстро, словно все время стоял за спиной и ждал пока его позовут. По внешности он являлся чуть ли не противоположностью своему лучшему другу. Овал лица… не сказать, чтоб уродлив, но как-то излишне уж вытянут, с заостренным подбородком как у Гимземина. Волосы редкие, с небольшой плешью на макушке, казалось — хорошенько дерни за них, и все они выпадут. В глазах — невзрачные кристаллики опала, почти бесцветные. Издалека могло показаться, что Ингустин вообще лишен зрачков. Но главная проблема комплекса его внешности заключалась в другом — половина шеи была испорчена, пластмасса там оплавилась, и это вследствие того, что когда-то на него упал горящий масляный светильник. Ингустин еще помнил, что в тот момент ему было даже весело, ведь куклы почти не чувствуют боли. Его бросились тушить, и вроде быстро с этим справились, но рана осталась на всю жизнь. С тех пор он панически боится огня, и на месте Геммы не согласился бы на эксперимент даже под страхом смерти. И еще: с тех пор, разговаривая с другими, он старался становиться к ним своей целой, неопаленной стороной, скрывая недостаток, будто другие не знали или вдруг забыли, как он выглядит. Сейчас к этому все уже привыкли, а сам Ингустин давно смирился с фортелями своей судьбы. Едва увидев Ханниола, он приветственно сжал пятерню в кулак и продолжил начатую утром тему:

— Знаешь, что я подумал насчет пустой книги: не проделки ли это Незнакомца…

— Ин, подожди, присядь на пенек, — сказал Ханниол после того как сам принял сидячее положение. Благо все пни были передвижными, и любой из них без проблем легко можно поставить куда угодно.

— Ну? И?

Ханниол помолчал-помолчал, потер ладони, пошарил взглядом по траве, бессмысленным жестом выдернул пару травинок и бросил их в сторону.

— Думаешь, разговаривать пантомимой у тебя получается лучше, чем языком? Что-то с тобой не так, приятель.

— Я вообще не понимаю, что со мной происходит… пытался разобраться сам, но… да и ты вряд ли чем поможешь. Ты же мой лучший друг, так?

— Так — тик-так. Если у меня твоя ракушка, разве можно сделать другой вывод? — Ингустин зачем-то продемонстрировал ракушку, вернее — ее вторую половину, как будто, если глянуть на нее тысяча первый раз по счету, она вдруг должна показаться совсем иной.

— В общем, это связано с Астемидой.

— Она тебя обидела? У всех девок пустота в голове, пыль вместо мыслей. — Ин продолжительно вздохнул, начало разговора показалось ему скучным, он отвернулся. А Ханниол заметил, что даже разговаривая с другом, Ин сидел так, чтобы скрыть свою опаленную шею.

— Я не знаю, как это называется, не могу слова нужного подобрать. Всякий раз, когда я ее вижу, внутри точно что-то сжимается, будоражит, по телу расползается приятная нега… нечто подобное еще бывает после удачно сыгранной пьесы. А когда ее нет рядом, почему-то постоянно хочется думать о ней, вспоминать. Разлука для меня становится тягостной, я жду новый день только чтоб… скажи, бывало у тебя такое?

Ингустин приподнял брови, его лицо без слов выражало искреннее непонимания происходящего. Опаловые зрачки, слабо контрастирующие внутри стеклянных глаз, пару раз скрылись под веками.

— Не было. Ты ей самой-то это говорил? Нет, конечно правильно, что в первую очередь сообщил мне, и я бы с удовольствием что-нибудь посоветовал. Но честно — даже не могу сообразить, хорошо это или плохо? Оно, это чувство, тебя мучает? Может, просто болезнь, тогда — прямая дорога к алхимику…

— Кстати, насчет алхимика, по-моему, с него все и началось. Как-то я зашел к нему в хибару по какой-то мелочи, не помню, у него оказалось неожиданно приподнятое настроение…

— Ого! У Гимземина приподнятое настроение! Новость Номер Три на сегодняшний день.

— В общем, дал он мне отведать несколько глотков своего зелья, вроде недавно им изобретенного, оно еще горчило на вкус…

— И?

— А может, не поэтому. Не знаю.

Ингустин обхватил пальцами свой острый подбородок, пытаясь его еще больше оттянуть вниз. Вообще давно замечено: во время глубоких и серьезных дум все побочно совершают какие-то несуразные действия: кто теребит нос, кто накручивает волосы на кончики пальцев, кто топчет ни в чем не повинную траву.

— Хан, я попытаюсь мыслить прямолинейно: если Астемида — причина всех твоих треволнений, то с ней и поговори. Авось чего разъяснит.

Ханниол оживился, показалось даже, что его рыжая шевелюра чуть ярче вспыхнула в отблесках свечей.

— Разумно. Вот прямо сейчас пойду и с ней поговорю.

— Иди… — последовало небрежное пожатие плечами.

— Нет, правда! Иду!

Хижина Астемиды ничем особым не отличалась, разве что чуть прогнувшаяся крыша придавала ее жилищу ощущение вечной попытки взлета, оно словно присело для дальнейшего прыжка вверх. Да нет, на самом деле все просто: некоторые бревна подгнили, деформировались, Исмирал уже давно бы напилил новые, если б целыми днями не был занят своей непутевой ракетой… ну, или гениальным изобретением — тут с какой позиции поглядеть. Впрочем, эта хижина, равно как и остальные, простоит еще уйму времени, а легкая кривизна лишь придает ей шарм старины. Окошко с приветливо распахнутыми ставнями еще издали приглашало гостей. Зачем эти ставни? Они все равно никогда не закрывались.

На стук вышла хозяйка и удивленно вскинула брови:

— Чем обрадуешь? — наверняка она рассчитывала увидеть кого-то другого.

Ханниол затушевался, даже для Ингустина подобрать нужные слова оказалось проблемой, а для нее и подавно. Она стояла вся из себя безупречная: с правильными чертами лица, с интрижкой в глазах, а этот вздернутый носик… Ханниол почувствовал, что снова поддается неведомому наваждению, внутри забурлило, и как будто день стал чуточку светлее себя самого. Проклятье, да что же это?!

— Асти…

— Асти, Асти! Если хватит мужества договорить до конца, тогда — Астемида. Будем снова знакомы?

Она издевается? А-а… просто шутит. Почему же так необычно приятен ее голос?

— Мои слова покажутся странными, но ты на меня непонятным образом действуешь! Скажи — как?

— Что?! — Астемида перестала крутить в руках косу и перекинула ее через плечо. — Да я тебя даже не ударила ни разу. Никогда. Ты вообще о чем?

В ее глаза он не мог смотреть даже пары секунд, оказывается, на янтарный цвет ее зрачков у него тоже аллергия, и медленное схождение с ума — симптомы этой аллергии.

— Да если б я сам знал! — Ханниол уже злился, что его личное косноязычие не способно точно отразить передаваемые мысли, да и сами мысли оказались расплывчатыми, словно в голове не вата, а болото с тиной. — Действуешь как-то на меня, и все тут! Мне постоянно хочется о тебе думать!