Елена Грушковская - Великий Магистр

Мы с Гермионой остаёмся в замке — дежурить возле мамы и наблюдать за её состоянием. В спальне, которую мне предоставляют, жарко топится печь — по настоянию Гермионы, которая знает о моём положении и всячески заботится обо мне. Мне даже приносят еду — горячее какао и булочки с маслом. Кто и когда всё это раздобыл, я не успела заметить.

Впрочем, еда не идёт мне впрок — меня тошнит. Чувствуя себя не вполне хорошо, я всё-таки настаиваю на том, чтобы дежурить около мамы первой — сколько смогу, а потом меня сменит Гермиона. Она с явной неохотой соглашается, добавив:

— Лучше бы тебе пойти спать, дорогуша. А с Авророй и я бы посидела.

— Ничего, всё нормально, — настаиваю я. — Я хочу побыть с мамой.

— Ладно, так уж и быть. Вот, на всякий случай. — Гермиона вручает мне шприц-ампулу со спиртом. — Если Аврора вдруг снова перевозбудится.

Мама спит, хотя со стороны её сон выглядит почти как смерть. В «склепе» так холодно, что приходится сидеть в шубе, но я всё равно зябну. Осторожно дотрагиваюсь до руки мамы… Ледяная.

Минуты тянутся, стены молчат, свечи потрескивают. Я бы не отходила от мамы всю ночь, но этот холод, кажется, способен проникать до самого сердца. Ещё чуть-чуть — и я превращусь в кусок мороженого мяса. Может, всё-таки сдать пост Гермионе? Однако, не успеваю я об этом подумать, как краем глаза замечаю в сводчатом дверном проёме фигуру Ганимеда.

С загадочной (как ему кажется, а по мне — плотоядной) улыбкой он делает пару шагов и останавливается. Чёрт, это мне совсем не нравится. Стараясь не подпасть под чары его гипнотического взгляда, придвигаюсь ближе к маме — инстинктивно, будто ища у неё, спящей, защиты.

— Моя прекрасная юная леди, не слишком ли холодно вам здесь? — раздаётся его вкрадчивый негромкий голос. — Не желаете погреться немного? Я мог бы проводить вас в комнату, где жарко натоплено — специально для вашего удобства. Нам, вы понимаете, холод не страшен, а вот такому хрупкому созданию, как вы, он может и повредить.

— Ээ… нет, благодарю вас, — бормочу я. — Мне не холодно, спасибо за заботу.

Ганимед, не сводя с меня немигающего взгляда, приближается ещё на шаг.

— Вам меня не обмануть, юная леди… Я прекрасно вижу, как вы замёрзли. Ступайте за мной, я провожу вас в библиотеку.

Сама не знаю, как моя рука оказывается в его холодной ладони, а другой рукой он мягко забирает шприц-ампулу. С этой секунды моя воля отключена, хотя сознание в движущемся теле кричит: «Стой! Что ты делаешь!» Тщетно… Ноги послушно поднимаются по ступенькам, следуя за чёрной бездной глаз хищника.

— Идёмте, дитя моё, ничего не бойтесь, — шелестит в ушах успокаивающий голос, хотя я даже не вижу, чтобы губы Ганимеда двигались.

Библиотека ярко освещена, и в ней действительно довольно тепло. Книжные полки занимают все стены от пола до потолка, возле них стоят высокие лестницы, а посередине помещения на пёстром ковре располагается гарнитур мягкой мебели.

— Это самое тёплое помещение в замке, — поясняет Ганимед, по-прежнему не выпуская ни моей руки, ни моей воли. — Книги, понимаете ли, требуют определённых условий хранения… Здесь поддерживается температура примерно в двадцать градусов, а влажность — на уровне пятидесяти-шестидесяти пяти процентов. — Ганимед чарующе улыбается и добавляет: — Так рекомендуют специалисты. В этой библиотеке хранятся старинные, редкие и очень ценные издания, а потому нельзя допустить их порчи.

Его слова эхом отдаются в моей голове. Так он заливает мне про книги, а сам сантиметр за сантиметром приближается… мягко вползает в сознание и перекрывает ему кислород пушистой удавкой.

— Милая барышня… Позвольте всего один раз, — шепчут его губы возле моей шеи. — Совсем чуть-чуть, всего глоточек… Эта кровь из пакетов… никак не могу привыкнуть. Я не нанесу вам вреда, вы даже не почувствуете…

Зачем он просит разрешения, когда моя воля у него и так на поводке с бархатным ошейником? Его клыки — в миллиметре от моей кожи, и вот-вот…

— Быстро убрал от неё руки и клыки, падаль! — гремит ледяной голос, и Ганимед отшатывается от меня.

Морок соскальзывает с меня шёлковой накидкой, правда бьёт по обнажённым чувствам: меня только что охмурил вампир и чуть не пообедал мной!

А в дверях библиотеки стоит мама. Её лицо — холодная маска, глаза — кусочки голубого льда. Пространство дрожит, и от неё к Ганимеду прокатывается какая-то волна, от которой последний, пошатнувшись, валится на колени. Меня эта волна задевает лишь краешком, но и этого довольно: ощущение, будто меня отстраняет сильная рука. Мама не двигается с места и не шевелит даже пальцем, но Ганимед корчится на ковре, будто из него вытягивают кишки.

— Как ты посмел, мразь, протянуть к ней свои лапы? Кто тебе позволял разевать на неё твою вонючую пасть?..

Эти слова, произнесённые ровным, ледяным голосом, бьют Ганимеда, как кнут. Ещё никогда я не видела маму такой страшной, сильной, до жути невозмутимой — и старый хищник, видимо, тоже. Он ползёт к ней на брюхе, как пёс, побитый хозяином, тянет трясущиеся руки, пытаясь обнять её колени, и хрипит:

— Госпожа… Великий Магистр… Аврора… по… по-ща-ди…

— Понял теперь, кто я? Понял, сучье отродье? — Мамин сапог отпихивает его, и Ганимед валится на ковёр, скуля и давясь, но не оставляя попыток поцеловать хотя бы носок этого сапога.

— По… по-нял-госс-по-жжа…

Мама добавляет несколько слов на незнакомом мне языке, сплёвывая их в униженно ползающего Ганимеда, и тот пытается что-то сказать, но слова застревают у него в глотке.

— То-то же, — говорит мама. — Пошёл вон!

Ганимед ползёт на четвереньках к выходу из библиотеки, а мама придаёт ему ускорение пинком под зад и смеётся вслед звонким и холодным, как мартовский ручей, смехом.

Мы остаёмся вдвоём. Я уже готова броситься ей на шею и жду, что она скажет мне: «Куколка моя», — но она говорит только:

— Иди спать. Никто тебя не тронет.

— Она выпила настоящую кровь Первого…

Ганимед Юстина, всё ещё корчась от спазмов в животе, сидел, а точнее сказать, полулежал на кушетке в комнате у своего собрата Канута Лоренции. После нескольких глотков крови из пакета ему чуть полегчало — физически, но то, что он пережил морально, не шло ни в какое сравнение с физической мукой. Он был унижен, растоптан… просто убит.

— Она выпила настоящую кровь… Кто-то дал ей.

— Но как?! — воскликнул Канут. — Мы же договаривались, что ты подсунешь ей подделку!

— Не знаю, — выдохнул Ганимед, запрокидывая устало голову. — Я изготовил подделку, но… Кто-то подменил её во время обряда на настоящую…