Лилия Касмасова - Инферняня

Прожужжал лифт, хлопнула дверь где-то внизу.

А может, это я, когда уходила, забыла затворить дверь? Да нет же, я точно помню, я еще ключ уронила, когда закрывала.

Когда я раздумывала, что лучше, вырвать из кадки карликовую пальму и с ней ворваться, как с дубиной, в свою квартиру, или ограничиться криком на весь подъезд: "Воры! Воры!", так вот, в этот момент раздались шаги на лестнице: кто-то поднимался снизу.

Я тихонько, утягивая коляску за собой, отступила от двери и выглянула в пролет. Это был Томас. Увидев меня, он остановился посреди пролета, и , кажется, на несколько секунд растерялся. Потом быстро сказал:

- А я к вам. Я подумал...

Опять он за свое. Я прошипела:

- Нет, садовый опрыскиватель в моем доме не установлен!

- А почему вы шепчете? - спросил он и поднялся на несколько ступенек. - В вашей квартире дверь открыта.

- Я знаю! - прошептала я. - Она такой была, когда я вернулась с прогулки.

- Тогда вам лучше туда не заходить, - едва слышно сказал он.

- Я и не хочу, - прошептала я.

Он кивнул и направился к приоткрытой двери. Заглянул в щелку, нырнул в квартиру, как уж в нору, и притворил дверь за собой.

Я наклонилась над коляской, заглянула под тюль. Петер мне улыбнулся.

- Ничего, - сказала я ему и подмигнула. - Сейчас зайдем домой и поиграем... в ладушки.

- Ла... - сказал он. - Ла-ушки.

- Ла-душ-ки.

- Ладушки, - повторил малыш. Ну какой сообразительный! (Нет, я что, превращаюсь в мамашу, которая скачет от восторга, стоит ее отпрыску выговорить такое сложное слово, как "ня", или самому сграбастать ложку и умудриться зачерпнуть ею кашу? И не важно, что каша в следующий момент оказывается на полу, на платье или на стене?)

Через бесконечную и беспокойную минуту дверь распахнулась, в проеме с сияющей улыбкой стоял Томас:

- Все в порядке. Никого. И кажется, они у вас даже ничего не искали.

- Хорошо бы, - сказала я, вкатываясь с коляской внутрь и думая, что если они что-нибудь бы искали, то очень даже бы нашли.

- У нас перерыли все шкафы. И когда только успели, меня не было всего минут десять, - сказал он совершенно спокойно, как говорят о погоде, например. - Я спускался в кафе за газетой, а когда пришел, дверь была открыта. Но так как ничего не украли, кроме старых кроссовок, которые к тому же лет пятнадцать как мне малы, то я не стал звать полицию.

Ну, может у тебя вору и нечем было поживиться, кроме старых башмаков, а у меня-то как раз совершенно наоборот! Кстати, зачем хранить старые кроссовки?

Он будто прочитал недоумение на моем лице и пояснил с неохотой:

- Мама хранила их, потому что я в них первый раз выиграл в школьном футбольном матче.

- Ясно, - сказала я, стремясь побыстрее завершить разговор и бежать проверять, как там зеленые купюры в большой зеленой кастрюле.

И почему я не взяла с собой побольше денег - тысяч десять хотя бы вместо жалкой сотни, которую я прихватила на шоколад, мороженое и прочие мелочи. Мороженое! Я купила его на обратном пути - целое ведерко - и теперь оно медленно, но верно превращалось в молоко.

Томас вышел в подъезд, проговорил:

- Если вор забирался во все квартиры подряд, может, не только мы с тобой пострадали? Пойду справлюсь, как другие.

Да какая мне разница, кто еще пострадал?? А Томас продолжал:

- И давай смотри, что у тебя пропало.

Да знаю я, что. Но все же... Вдруг вор был сыт? Или невнимателен? Или у него было стойкое отвращение к кухням и кастрюлям, потому что... потому что его жена сбежала с поваром?

- Спасибо за помощь! - кричу я Томасу и закрываю дверь перед его носом.

Так, на кухне полнейший порядок: крупы не рассыпаны, холодильник закрыт, дверцы шкафов вовсе не болтаются, криво вися на петлях. Задержав дыхание, подхожу к заветному шкафу. И... открываю.

Пусто! Нет кастрюли! Ноги меня не держат. Я сажусь на пол посреди кухни и начинаю рыдать.

Я знала, все было слишком волшебно, чтобы длиться долго.

Из прихожей доносилось бормотание Петера. Наверное, он уже голодный. Пожалуй, три часа с прошлой кормежки уже прошло. Я разворачиваюсь и хватаюсь рукой за край стола, чтобы подняться. И тут мой взгляд выхватывает темный небольшой кирпичик в углу. Я ползу под стол и вытаскиваю на свет... бумажный перевязанный лентой сверток! Мой сверток с деньгами! Трясущимися руками развязываю ленту: они тут! Две толстых запечатанных пачки и сотенные врассыпную сверху.

Я прижала их к груди и просидела, глупейше улыбаясь, минут пять. Пока в дверь снова не позвонили. Я запихала деньги в холодильник и побежала узнать, кому я еще понадобилась.

- Это Томас, - сказал знакомый бас за дверью.

Я открыла.

- Ну как? Все цело? - спросил он.

- Да, - покивала я.

- А почему плачешь?

Вам не кажется, что соседи не должны задавать столько вопросов? Должны же быть правила приличия, запрещающие огорошивать человека вопросами более, чем, э-э... трех раз в день.

- От радости, - говорю.

- Странный вор, правда?

Я пожала плечами. Но он прав: куда уж страннее - найти двадцать четыре тысячи долларов, то есть, двадцать три тысячи девятьсот долларов, и выкинуть их на пол! И украсть кастрюлю!!! Ненужную, неудобную, с отбитой эмалью. Спросите, зачем мне такая. Да мы как-то устраивали вечеринку, и не было емкости под пунш. Ну Кэт и одолжила эту кастрюлю у кого-то из моих соседей. А так как я все забываю спросить, у кого именно, то до сих пор и не возвратила ее.

А Дабкин смотрит куда-то за мою спину и улыбается.

Я оборачиваюсь: коляска танцует брейк-данс - колеса подпрыгивают на месте в замысловатом ритме. В такт танцу громыхает велосипедный звонок. Кому-то внутри стало скучно!

- Это... такой режим, - перекрикивая шум, сказала я. - Да. Продвинутая коляска. Сама укачивает младенца, тебе стоит только выбрать нужную программу.

- Да? - хмыкает он.

- Да. И до свидания, Томас, - я захлопываю дверь.

А он снова звонит. Отстанет он когда-нибудь от меня или нет? На этот раз я дверь не открываю, а просто кричу:

- Что еще?

- Будешь через дверь разговаривать?

- Да, - оборачиваюсь к коляске и говорю: - Петер, не мог бы ты перестать звенеть. У меня уши закладывает.

Звон прекратился. Но коляска продолжала плясать - теперь это были кренделя будто из какого-то балета. Коляска добегала "на цыпочках" до кухни и в плавном прыжке возвращалась обратно. А, это же он птичек в парке видел! Воробьев! А брейк? В рекламе сладких тянучек! Чертов телевизор! За пять минут подкинул ему столько информации! Но с другой стороны - невозможно же держать бедного маленького человечка, в смысле получеловечка - в полной изоляции? Это было бы жестоко.

А Томас докладывал: