Вероника Иванова - Раскрыть ладони

— Бр-р-р-р!

— И я о том же... Я ведь тоже сначала на него из-за лица да фигуры повелась...

— Так чего же ты с ним до сих пор остаёшься?

— А ты в его глаза загляни! Они же тоже как у собаки. Жалобные, спасу нет: и хочешь прогнать, а не можешь. А ещё из-за рук. После его рук я словно заново родившейся себя чувствую.

— Но ведь тебе решать уже пора, потому что...

Наута, видимо, сочтя мои уши недостойными продолжения девичьей беседы, снова провела пальцами по пташке, и слова, послушно превратившись в тихий шорох, стихли.

Собака, значит? Самое лучшее сравнение, которого я достоин? Всё, что во мне есть хорошего, только руки? Да знаешь ли ты, Келли, что этими самыми руками я могу сделать с тобой такое...

— Думаю, вы всё поняли, юноша.

Понял. Яснее ясного. Настолько хорошо понял, что хочется разбежаться и со всей дури воткнуться головой в стену. Так бы и поступил, только откуда-то твёрдо знаю: не поможет.

— Теперь вы видите, ваше расставание всё равно должно было произойти, раньше или позже.

Вижу. Вернее, слышу. Слышал.

— Надеюсь на ваши благоразумие и рассудительность, юноша. Не ищите больше встреч с Келли: и ей, и вам продолжение отношений принесёт только боль.

Принесёт? А по-моему, всё уже на месте. Здесь. Рядом. Во мне. Правда, болью я бы свои ощущения не назвал, скорее они похожи на разочарование. Очередное, а стало быть, неспособное нанести больший урон, чем предыдущие.

— Вы меня слышите, юноша?

— Да, dyesi.

— Поверьте, в случившемся нет ничьей вины. Я искренне рада, что девушка нашла себе не просто покровителя, а любящего супруга, и скорое замужество станет удачным, даже если оно не будет подкреплено чувствами. Особенно если не будет подкреплено.

Она подчеркнула последнюю фразу именно для меня? Похоже. Но насколько помню начало беседы, Наута не усмотрела чувств и в моих отношениях с Келли, а значит, и наш союз стал бы вполне удачным. Или я снова ошибаюсь, переставляя бусины ожерелья причин и следствий местами?

— И помните: будет ещё много женщин.

Снова она это повторяет. Режет по живому. Ей бы лекаркой быть, вот уж у кого рука никогда бы не дрогнула!

— Вы словно меня уговариваете... Зачем тратите столько времени? Можно было просто сказать: пшёл вон.

Хозяйка Дома радости усмехнулась:

— В одной вещи Келли совершенно права, юноша.

— И в какой же?

— В вас есть что-то от... собаки.

— Вечно открытая пасть?

Покачивание головой было исполнено с очевидной целью меня пристыдить:

— Не язвите сверх меры, меня этим не проймёшь. Я говорю о ваших глазах.

— С ними тоже не всё хорошо?

— А вы сами никогда не заглядывали в собачьи глаза, юноша? Так попробуйте. Пока пёс считает вас своим хозяином, он будет бесконечно предан и простит любую обиду. Но стоит только дать понять, что от дома ему отказано... Я видела злых собак, юноша. А ещё я знаю, как легко преданность сменяется ненавистью. Потому и прошу: забудьте. Сразу же. Прямо сейчас.

Так вот в чём причина ведения душеспасительных речей!

— Вы боитесь?

Наута кивнула:

— Да, боюсь. Не вижу причины лукавить. И не хочу, чтобы девочка пострадала.

Значит, я похож не просто на собаку, а на опасную собаку? Может, стоит начать лаять? Хотя, настоящие злые псы сначала дерут чужие глотки, и только потом...

Но обида не желает уходить незамеченной:

— Значит, до меня вам нет дела?

— Никакого. Кроме ваших услуг, которые вы, как я полагаю, будете продолжать оказывать моему Дому. Потому что у вас не слишком большой выбор, верно?

Она не смеялась. Не издевалась. Не ехидничала. Не стремилась меня унизить. Она просто доверила словам тайну, хорошо известную всем вокруг. Но голос ударил сильнее, чем меч.

У меня, на самом деле, нет выбора. Почти ни в чём.

Значит, женщины любят только сильных мужчин? Только тех, что лупят, оставляя ноющие пятна синяков по всему телу, а ещё лучше — на хрупком фарфоре миленького личика? О, я мог бы уподобиться таким силачам! Более того, после моих побоев ты осталась бы калекой до конца жизни! Я и сейчас могу одной лишь пощёчиной навсегда лишить твоё лицо малейшей привлекательности. Могу. Но никогда не решусь это сделать. Потому что слишком хорошо знаю, как больно быть уродом.

«Но разве ты урод?» — с возмущением вопросило попавшееся по дороге зеркало. Возражать бесстрастно-гладкой поверхности смысла не было: с виду я вполне... Вполне, в общем. Даже на самый придирчивый и изысканный вкус.

Довольно высокий. Ноги, руки на месте. Мышцы имеются. Волосы хорошие, густые, чёрные на зависть многим щёголям, только стригу коротко, чтобы не мешали. Черты правильные. Глаза... Ну, пусть похожи на собачьи, хотя бывают ли у собак глаза зелёного цвета? Есть лишь один изъян. Значит, я красивый, только пока дело до поцелуев не дойдёт? Ты легко узнала мою тайну, Келли. Впрочем, стоило ли надеяться насильно спрятать от других то, что не спрашивает у тебя разрешения на существование?

Пальцы с привычной брезгливостью коснулись еле уловимого желвака на правой щеке, совсем рядом с уголком губ. Это сейчас он крохотный и почти незаметный, а стоит родиться волнению, приятному или нет, неважно, и начинается... А может, заканчивается, потому что онемение захватывает щёку и спускается по челюсти, мешая и сглатывать слюну, и разговаривать. А кроме того, ещё и дышать. Подарок на память. Долгую. Я бы постарался забыть, но не дозволено. Судьбой.

Неужели одно лишь это породило у тебя отвращение, Келли? Не может быть. А если может, то... Нет, не хочу так думать. Разве тело обязательно должно быть совершенным, чтобы заслужить любовь? Стоит только взглянуть вокруг, и убедишься в обратном. Или... Мне всего лишь нужно было быть богатым, вот тогда бы женщины сами бились за место в моей постели! Да, Келли? Ты такая же, как тысячи других? Тебе тоже нужны от жизни лишь деньги?

Но может быть, всё было заранее подготовлено? Отрепетировано, как ярмарочное представление? Может быть, госпожа нарочно подговорила тебя или заставила произнести те слова? Во всём виновата Наута, да? Хозяйка?

Я не стал распахивать дверь пинком: она уже была открыта. Келли всё так же сидела, размеренно проводя гребнем по медовому золоту волос, всё так же смотрела в зеркало, в котором появилось теперь и моё отражение. И вопросов не понадобилось, потому что карий взгляд, устремлённый в зеркальные просторы, оказался красноречивее языка.

И почему с губ всегда слетают не те слова, что важны, а те, что успели на гребне обиды первыми оказаться у выхода?

— Я не думал, что ты трусиха.

— Я не боюсь.

— Надо было всё сказать самой.