Юрий Нестеренко - Крылья

Короче говоря, мы подружились. Вы можете сказать, что это было предопределено — дружба двух отверженных, крылатой и будущего палача, — но не забывайте, мы были маленькими и не задумывались над столь мрачными вещами. Нам просто нравилось играть вместе. Королева наконец заполучила себе подданного, а пиратская атаманша — боцмана.

Хотя, разумеется, не всегда в наших играх мы выступали на одной стороне; нередко я как кровожадный северный дикарь набрасывалась на Ллуйора, выскакивая из кустов, или он в качестве вражеского генерала атаковал мои позиции. Бывало, впрочем, что игра заканчивалась моим сердитым замечанием, что «генералы так не воюют», после чего следовала лекция с изложением основ стратегии и тактики, почерпнутых мной из исторической литературы, — изложением, естественно, очень наивным и часто совершенно ошибочным, но он слушал, забывая закрыть рот. Проверить он все равно не мог, поскольку в свои восемь лет все еще не умел ни читать, ни писать.

Вскоре, однако, я убедилась, что мой авторитет для него не безграничен. Летом я всегда ходила босиком, не потому, разумеется, что королевский палач Йартнара экономил на обувке для дочери, а просто мне так нравилось. Поскольку со двора я никогда не выходила, родители (буду называть их так, хоть Штрайе мне и не родной) не имели ничего против. Ллуйор появился в нашем доме весной и не знал об этой моей привычке. Солнце с каждым днем пригревало все сильней, и я с нетерпением ждала, когда можно будет сбросить надоевшие за зиму башмаки. И вот когда я наконец впервые в том году пробежалась, смеясь от удовольствия, босыми ногами по нагревшимся с утра плиткам аллеи и лихо вскарабкалась на дерево, где уже ждал меня Ллуйор, я вдруг заметила, что мой генерал смотрит на меня совсем не так, как полагается смотреть на королеву. Тут уже мне пришлось выслушать лекцию о том, что босиком ходят только нищие голодранцы и неотесанная деревенщина. Очевидно, его устами в тот момент говорили его отец-сапожник, взиравший на мир через призму своего ремесла, и мать, которая, умирая в полной нищете, наказывала сыну во что бы то ни стало «сохранять достоинство сословия». Тогда, впрочем, я этого не понимала. В первую минуту я сочла, что он городит совершенную чепуху, о чем ему немедля и сообщила; однако, вопреки обыкновению, он вовсе не признал свое поражение. С растущим удивлением я поняла, что мой авторитет стремительно тает в его глазах; я снова посмотрела на свои свесившиеся с ветки ноги, и мне вдруг показалось, что в этом зрелище и впрямь есть что-то унизительное и неприличное. Я неуклюже спрыгнула с ветки, ушибив при этом пятку, и, прихрамывая, поспешила в дом за башмаками, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

Так выяснилось, что не только я имею влияние на него, но и он на меня. И, пожалуй, ни тогда, ни потом в его влиянии не было ничего полезного. Лишь позже я осознала простую истину — чем меньше вы симпатизируете другим, тем меньше у вас шансов заразиться их предрассудками.

В том году было уже поздно отдавать Ллуйора в школу — ведь учебный год начинается зимой, — но отчима, разумеется, не устраивала полная неграмотность будущего ученика, и он попытался заниматься с ним сам, как когда-то с моей матерью, а потом со мной. Но Ллуйора не интересовали премудрости чтения и счета; он кое-как исполнял урок из страха перед своим строгим наставником (королевский палач все еще внушал ему трепет), но думал лишь о том, как бы побыстрее улизнуть играть во двор. Я же, напротив, начала все чаще наведываться в библиотеку. Мне было всего семь, когда я стала замечать, что миры двора и чердака, исследованные мной к тому времени до последнего камушка и пылинки, уже не столь бескрайни, как казалось мне раньше, а по сравнению со вселенной, открывавшейся на страницах книг, просто мелки и, пожалуй, даже скучны. Конечно, до философских трудов я тогда еще не доросла, да и вообще многие «взрослые» книги, которые я пробовала читать, казались мне очень нудными, однако меня интересовали уже не только описания битв и географических открытий, но и хитросплетения интриг всяких древних королей и князей. Постепенно из всего этого чтения и моих игр «в королеву» сложилась идея моей собственной страны, которую я, не мудрствуя лукаво, назвала «Эйонайа»; я нарисовала ее подробную карту и стала сочинять ей историю, записывая ее летописи с древнейших времен. Эти «хроники», должно быть, до сих пор валяются где-то на чердаке дома королевского палача в Йартнаре…

Ллуйор, естественно, был привлечен к этой затее, и поначалу она увлекла его не меньше чем меня, но ему быстро наскучил мой чересчур академический подход. Он и настоящих-то правителей никак не мог выучить, а тут ему предлагалось запомнить выдуманных. Пусть даже он сам мог участвовать в их создании, однако забывал он их с такой же легкостью, с какой сочинял, и на другой день его новая версия эйонайских событий не имела ничего общего с зафиксированной в хрониках накануне, с чем я никак не могла примириться, а когда он упорствовал, сердилась и кричала на него. В конце концов он заявил, что это глупая игра и что он лучше пойдет на улицу гонять мяч с мальчишками. Сказано это было, очевидно, для того, чтобы уязвить меня: ведь ему-то никто не запрещал уходить со двора. Хотя на самом деле он этим правом практически не пользовался, ибо не знал — а точнее, знал, — как соседские мальчишки примут ученика палача. И в тот раз тоже дальше ворот не ушел. Я благородно не стала заострять на этом внимание, но больше уже не звала его играть в Эйонайу, ставшую отныне моей и только моей. Последние эйонайские хроники были записаны мною в возрасте тринадцати лет.

Тем не менее Ллуйор оставался моим другом, с которым я делилась самым сокровенным — в том числе, конечно, моей мечтой. Да и трудно было бы ее скрывать — он ведь не раз видел, как я пытаюсь натренировать крылья. Я пробовала удержаться в воздухе, прыгая с малой высоты с деревьев, но Ллуйор предложил радикальный метод — прыжок с крыши, о котором я уже рассказывала.

Разумеется, я не сказала родителям, чья это была идея, да и, в конце концов, я была сама виновата, что послушала его и настолько уверилась в успехе, что не задумалась о возможных мерах безопасности. Представьте себе, мне было даже совсем не страшно прыгать, тем более что у меня уже был немалый опыт полетов во сне.

В тот год Ллуйор пошел в первый класс. Поначалу отчим хотел отдать его сразу во второй как уже умеющего читать и писать, но, трезво оценив способности подопечного, решил этого не делать. Как и следовало ожидать, будущего ученика палача там встретили неласково. А если учесть, что и сам процесс учебы, мягко говоря, не доставлял ему удовольствия, то неудивительно, что школу он в конце концов бросил. Правда, сказать об этом дома Ллуйор не решился; он уходил с утра как будто на занятия, а сам целый день играл на улице с мальчишками, с которыми все-таки свел знакомство (они жили в другом районе Йартнара и не знали, что он — ученик палача). Среди этих мальчишек были и другие прогульщики и самые натуральные босоногие оборванцы, у родителей которых просто не было денег на школу, но им-то он не читал никаких проповедей о недостойности подобного поведения…