Ольга Ружникова - Побеждённые (Дочь Лорда)

Она уже смеется вовсю — только что не хохочет. И в глазах — всё то же ледяное бешенство.

— Проходи! — Леон отступил в сторону. — Иди к отцу. Ты — сумасшедшая, Ири!

Глава третья

Это глупо и нелогично, но перед дверью отцовского кабинета гнев Ирии угас. То ли полутемная лестница показалась с отвычки крутой, то ли воспоминания слишком горько стиснули горло.

Сколько раз в детстве дочь бегала сюда, к отцу. Несмотря на все запреты. Он даже шутил: «Непоседе Ири достаточно услышать «нельзя», чтобы всё сделать наоборот…»

Судьба посмеялась вволю. По уши снабдила бесконечными «нельзя». Непреодолимыми.

Нельзя сбежать из Ауэнта. Нельзя набить морду врагам, что придут за сестрой. Нельзя ее спасти. Нельзя помешать королю вынести тебе смертный приговор — если такое вдруг придет в его не слишком умную, зато коронованную голову.

И нельзя простить отца — потому что не получается…

Когда-то — в начале позапрошлого века или даже раньше — прапрапрадед папы приказал возвести этот замок. Для своей немалой семьи. И выросли четыре башни: одна — для самого лорда, три — для сыновей с семьями.

Постепенно замок разросся. Жить в мрачных башнях стало необязательно. Но для отца Западная — его любимая — после разгрома восстания превратилась во вторые покои.

Лет десять назад папа рассказывал семейную легенду. Когда-то с этой башни бросилась вниз дочь лорда. Того самого, основателя, или другого — предание умалчивает.

Погибла девушка, узнав о смерти любимого жениха. Ирия, правда, в последний год подозревала, что графиня не только потеряла свою любовь, но и обезумела с тоски в этих мрачных стенах. Правда, такие догадки дочь Эдварда Таррента держала при себе. И без того выть хочется!

Еще она слышала в детстве, что иногда, в полночь, здесь появляется привидение покойной. Но ни отец, ни дочь так его и не увидели. Хоть несколько раз специально караулили. Трижды — даже вместе с Леоном.

Наверное, призрак юной графини не любит шумных компаний.

Впрочем, еще говорили, что он посещает лишь тех, кто сам скользит по грани жизни и смерти. Еще одна выдумка. В Ауэнте никакие привидения не появлялись. Как и в аббатстве святой Амалии.

Как бы там ни было — Ирию давно не удивляло, что с такой башней связана трагическая легенда. Башня Запада, где заходит солнце. Башня Заката… чьей-то жизни! Той юной графини. И много кого еще. Всех, кто прежде ступал по этим каменным плитам. Те люди жили, любили (если им повезло), радовались (хорошо бы!), страдали (вот это здесь запросто). Думали, мечтали, надеялись, верили. И никого из них уже нет в живых. Самый старший из Таррентов — отец…

— Входи, дочка!

Как он угадал, что она — за дверью? Или знал, что «кошмар замка Таррент» заявится обязательно? «Отцовское проклятие и худшая из дочерей» — как он сам обозвал ее больше года назад.

При одном воспоминании бешенство накатило вновь. Альваренской волной. Конечно, лорд Таррент догадался. Если в Башне уже побывала Полина!

Одна или вместе с Леоном?

Хотя нет — вряд ли. Такое обделывается наедине. При помощи охов, вздохов, опущенных бесстыжих глазок. И не менее бесстыжих нежных пальчиков…

Порой Ирия даже испытывала странную, противоестественную благодарность к Эйде. Как, например, сейчас. Благодаря ночным откровениям сестры можно думать об определенных… вещах со злостью и раздражением. Но зато без малейшего смущения невинной, беспорочной девицы из рыцарского романа. Нечего тут идеализировать и нечему смущаться.

Вещи нужно называть своими именами. То есть — к отцу приходила шлюха Полина. Он размяк и наобещал ей три луны с небес и родную дочь в монастырь. Но теперь вспомнил, что после немалого блюда сладкого меда должна притащиться горчайшая ложка дегтя. Она же — вторая по счёту родимая доченька. Самая непокорная в подлунном мире. И до сих пор не удостоенная почетного титула «позор семьи» лишь потому, что его уже носит Эйда.

И что же ты скажешь своей «дочке», папа?

Она пришла. Можно было догадаться. Девочка, когда-то на его плече рыдавшая о погибшем герое, теперь научилась справляться сама. Без помощи других героев. Они ведь не появились.

И не появятся. Ирия так и не поняла, что рыцари защищают ланей, а не тигриц. Не догадалась — и упрямо пробивает себе путь дальше. Зубами и когтями.

Лорд Эдвард Таррент перевел взгляд на упрямую дочь. Если бы она знала, если б они все знали, чего ему стоил последний год!

Его бы в любом случае никто не послушал!

Почему он не может прямо ей это сказать? Почему вечно отводит взгляд, видя обвинение в яростных зеленых глазах? Что Таррент теперь-то может сделать, чтобы всё исправить?!

Ничего. Только устало смотреть на дочь.

Ветер яростно колотится в ставни. Ветер и вечер. Поздний. Слишком поздно всё…

Ни товарищи по мятежу, ни враги, ни собственные дети не стали бы его слушать! Как теперь он сам — Ирию.

Слишком много ошибок! Эдвард Таррент всю жизнь выбирал между стремлением жить правильно и… просто жить. И последнее решение — тоже ошибка. Не единственная, зато самая страшная. Круг Равных, юношеская рыцарская клятва, честь и благородство двора Ильдани обернулись Бездной Льда и Пламени для родных людей.

Маршал Ильдани позволил себя убить. Его друзья не сумели зубами выгрызть победу. И погубили и себя, и свои семьи.

А теперь — Ири! Это из-за Эдварда Таррента одна его дочь сходит с ума, а другая превратилась в переполненную ненавистью фанатичку!

Ири! Ты же умела так звонко смеяться. Доченька…

— Как ты посмел? — Лед и пламя Бездны — в глазах, в голосе. — Как ты посмел?!

Ни искры тепла. А в самой дочери не осталось и тени доброй, веселой девочки, что так любила в детстве забираться отцу на колени…

— Ирия!..

— И что же ты мне теперь скажешь, папа? Повторишь доводы Леона? Может, мне проще говорить сразу уж с Полиной? Раз вы все поете с ее голоса?

Дочь сейчас не так уж и неправа. Насколько станет легче, если она начнет ладить с Полиной! И та сама объяснит строптивой падчерице, что и для кого лучше.

Увы!

Дочь — тем более несовершеннолетняя — обязана во всём подчиняться отцу. Но в последний год (да и раньше) он был просто не в состоянии воспользоваться этим правом. Память о прежних счастливых днях и милой, радостной улыбке когда-то любимой дочери останавливала почти всегда.

Лишь считанные разы лорд Таррент вспомнил, что он — глава семьи. И только дважды — в отношении Ирии.

Сначала — весной. Когда, вняв настойчивым просьбам Полины, запретил, наконец, дочери фехтовать и ездить верхом без сопровождения.