Макс Фрай - Вавилонский голландец

Но поначалу я все равно места себе не находил. Безделье и одиночество – родители всех тревог. Когда у тебя нет других дел, кроме как пожрать, поспать и наведаться на корму, поневоле начинаешь шарахаться от собственной тени. Вот и я, толком не порадовавшись чудесному спасению, тут же принялся размышлять о будущем; оно представлялось мне, мягко говоря, неопределенным. Корабль самостоятельно двигался каким-то неведомым мне курсом – ни одного навигационного прибора не обнаружил я на борту, как ни искал, а ориентироваться по звездам не мог, потому что в сумерках всякий раз засыпал как убитый. Оставалось солнце; судя по тому, что каждый день оно светило с другой стороны, корабль чертил причудливые зигзаги, а то и вовсе крутился на одном месте; впрочем, в этом я не был уверен, и вообще ни в чем.

Мне, конечно, приходило в голову взять на себя управление и проложить новый курс, но для судового лекаря это задача, скажем прямо, непосильная; с другой стороны, будь я даже опытным шкипером, о том, чтобы справиться с парусами и штурвалом в одиночку, нечего было и мечтать. Словом, пользы от моего вмешательства вышло бы немного, я это и сам понимал, а потому ничего не трогал, только молился ежедневно о хорошей погоде, хоть и подозревал в глубине души, что этому кораблю бури нипочем.

Устав маяться бездельем, я принялся наводить порядок. Корабль, конечно, зачарованный, но, очевидно, против пыли и паутины никаких чар не напасешься, тут требуется мокрая тряпка и хотя бы одна пара человеческих рук. Драить, скоблить, чистить – все это было мне по силам, времени хватало, да и лучшего лекарства от мрачных мыслей, чем физическая усталость, пока еще никто не придумал. Так что мое присутствие пошло кораблю на пользу; с другой стороны, я больше не чувствовал себя мелким воришкой, спускаясь в трюм за едой или открывая очередную бутылку портвейна после обеда. Натруженная спина свидетельствовала – я заработал свой хлеб. Это было приятно.

Несколько дней спустя, когда корабль уже сиял чистотой и мне оставалось лишь поддерживать его в таком состоянии, я обнаружил в капитанской каюте стопку книг и пропал. Не в том смысле, что со мной случилась какая-то беда, просто я вдруг нашел занятие столь захватывающее, что даже за солнцем перестал следить и о будущем тревожиться перестал – вот как увлекся. Прежде я никогда не читал ради развлечения; более того, мне в голову не приходило, что такое возможно. Книги всегда были для меня учебниками, чтение – нелегкой работой; собственно, потому я и заинтересовался поначалу капитанской библиотекой, надеялся, что чтение с грехом пополам заменит мне целительное мытье палубы. Но первая же книга, которую я открыл, вместо полезных сведений содержала фантастическую историю о приключениях людей, полетевших на Луну. Я читал очень медленно, то и дело возвращался к началу, внимательно, чуть ли не по складам его перечитывал, смутно догадываясь, что подлинный смысл повествования ускользает от меня, несколько раз в ярости отшвыривал непонятную книгу в сторону, но тут же тянулся за ней и снова открывал, не в силах оторваться от захватывающего рассказа. Теперь-то, задним числом, я знаю, что мне в руки попала книга, которая пока не была написана, даже деду и бабке ее автора еще только предстояло родиться. Знать-то знаю, а объяснить, как такое возможно, не могу до сих пор. Мой друг, умерший, к слову сказать, задолго до нашей встречи, однажды посоветовал мне: вместо того чтобы пытаться понять некоторые вещи, следует просто сказать себе: «И так, выходит, бывает», подивиться многообразию мира, посмеяться над собственным невежеством, намотать все на ус и заняться более насущными делами. Я стараюсь следовать его совету; со временем это стало так легко и просто – вы не поверите. Все-таки привычка – великое дело.

Я провел за чтением немало дней и вошел во вкус. Собственная участь теперь беспокоила меня гораздо меньше, чем мысль о том, что однажды настанет день, когда все будет прочитано и мне снова придется довольствоваться одной-единственной судьбой и историей – своей. О запасах провизии и даже воды я, надо сказать, не тревожился вовсе, знал: это как-нибудь да уладится, рано или поздно пойдет дождь, я, если понадобится, наловлю рыбы, а вот новые книги вряд ли упадут на меня с неба, и сам я, конечно, не напишу ни одной, нечего и мечтать.

Впрочем, после того как я нашел в дальнем углу трюма сундук, битком набитый книгами, будущее стало казаться мне совершенно безоблачным, но о хорошей погоде я принялся молиться с удвоенным усердием, теперь мне было что терять. Да что там, никогда прежде я не дорожил жизнью так сильно, как нынче. Горький пьяница, обнаруживший, что его заперли в чужом винном погребе, мог бы меня понять.

Так я и жил, отрываясь от книг только ради еды и ежедневной уборки, которая теперь, когда порядок был наведен, отнимала совсем немного времени. От одиночества я не страдал вовсе. До сих пор мне не доводилось встречать собеседника, чьи речи могли бы сравниться даже с самой скучной из книг. Впрочем, некоторые, самые удачные, по моему мнению, отрывки я зачитывал вслух – ради удовольствия и чтобы не разучиться говорить, вдруг когда-нибудь еще пригодится. Хотя перспектива встретить старость в полном одиночестве, на палубе этого зачарованного корабля больше не казалась мне ужасающей – при условии, что книги никогда не закончатся.

Так продолжалось до тех пор, пока в одной из книг я не обнаружил записку. Она была вложена вместо закладки, на том самом месте, где я вчера остановился. До сих пор такая идея – я имею в виду закладку – не приходила мне в голову. Отправляясь спать или заниматься делами, я попросту закрывал книгу, а потом подолгу искал нужную страницу. Это было дополнительное удовольствие, возможность вспомнить прочитанное или как бы нечаянно забежать вперед. И все-таки закладка показалась мне замечательной штукой, я как ребенок радовался полезному изобретению – до тех пор, пока не понял, что закладку положил не я, да и где бы я раздобыл такую хорошую, дорогую бумагу с голубыми разводами? Я определенно не мог этого сделать, ни осознанно, ни машинально, а значит… Значит? Значит.

Записка та давным-давно затерялась в корабельных архивах, поэтому я не могу дословно ее процитировать, только пересказать. Автор был безукоризненно вежлив и отменно грамотен. Он не пожалел усилий, чтобы достойно поблагодарить меня за скромные труды по наведению порядка, и только потом, в четвертом, кажется, абзаце, приступил к делу. Дескать, я и сам, наверное, догадываюсь, что мое одиночество является, так сказать, иллюзией. Корабельная команда ни в коем случае не желает причинять мне беспокойство, поэтому мы можем оставить все как есть, но, если у меня вдруг появится желание познакомиться поближе, достаточно изъявить его вслух, и тогда мои невидимые прежде спутники с удовольствием мне представятся. В конце автор письма как бы между делом предупреждал, что внешний вид моих таинственных соседей, возможно, не совсем соответствует человеческим представлениям о норме, поэтому мне следует запастись мужеством и, самое главное, верить в его добрые намерения. В конце концов, справедливо замечал он, если до сих пор мне не причинили никакого вреда, не следует опасаться, что это случится во время нашего дружеского свидания.