Евгения Петроченко - В летописях не значится

На меня дохнуло жаром, и, даже не успев ещё открыть глаза, я поняла, что ошиблась. Остатки слез мгновенно высохли, резкий обжигающий ветер опалил щеки, бросив в едва открывшиеся глаза горсть песка, словно говоря, что так мне и надо.

Я оказалась посреди пустыни и повсюду, куда хватала взгляда, простиралось белое сухое море под нависающим глубоким синим небом. Я подняла глаза, всматриваясь в бескрайнюю даль, от которой веяло спокойствием и незыблемостью.

«Простите меня», — вот единственное, что звучало в моей голове.

Я не смогла исправить содеянное и никогда об этом не забуду. Я не достойна этого чистого неба. Я не достойна этой красоты.

На миг мелькнула мысль остаться здесь. Наверняка я не выдержу этой изнуряющей жары и долгожданное освобождение от горечи и отчаяния, с которыми я уже сроднилась, не заставит себя долго ждать. Это было бы лучшим выходом. Самым легким выходом. Не так давно я произнесла пафосную фразу об удаче и храбрых, но для трусов вроде меня удачи не предусмотрено. Так почему бы не сбежать от этих чувств?

Нет, я так не могу. У меня есть семья. Я должна быть с ними, мама не перенесёт две потери сразу. Я должна её поддерживать, я должна поддерживать Оксану и забыть о себе. Меня нет. Всё, что я чувствую, не имеет значения перед тем, что я обязана делать.

Я повернулась на месте, окидывая пустыню последним взглядом, прощаясь с мыслью об освобождении. И замерла. Вдали я отчетливо видела что‑то темное, выделявшееся на фоне бескрайних песков и чуждое этому месту.

Не медля ни секунды, я направилась туда, сама не зная зачем. Солнце нещадно палило непокрытую голову, и я прикрыла лоб рукой, создавая хоть какую‑то тень. В этом переходе было что‑то мазохистское, я практически наслаждалась обжигающими лучами, которые виделись мне неким наказанием. Мелькнула мысль бросить пакет с провизией, но я тут же себя одернула. Незачем засорять чужой мир, итак натворила дел.

Песок противно шуршал в балетках, надетых на босу ногу, от этого трения появлялись мозоли, приносящие боль. Но я не останавливалась. Моя боль вообще не имеет никакого значения.

Когда я достигла цели, мне показалось, что передо мной груда мусора, какой‑то ком одежды, непонятно как здесь оказавшийся. Но неожиданно он пошевелился, повернулся, и на меня взглянули два серых глаза на покрасневшей шелушащейся коже. Лицо этого человека было ничем не скрыто, но изначально я видела только эти сверкающие зеркала в обрамлении дрожащих ресниц. Я загородила ему солнце, и стоило мне отойти в сторону, как он прищурил глаза от яркого света, при этом не сводя их с меня.

Я ахнула. Теперь, не будучи в тени моего тела, его сгорбленная фигура предстала во всей красе, и я поняла, что это ребенок. Маленький мальчик лет семи — восьми, непонятно как оказавшийся в этом гиблом месте. Если я до этого думала, что жизнь просто ужасна, то теперь чувство отчаяния углубилось в тысячу раз. Передо мной умирающий ребенок, оставленный здесь непонятно кем, и я не в силах его спасти.

— Пить… — еле слышно прошелестели его губы, и я, не мешкая, достала молоко и поднесла к его губам. Сначала он никак не реагировал, потом облизнул обожжённые губы и вцепился стальной хваткой в мою руку, не давая её отвести. Мальчик судорожно глотал живительную влагу, кашлял, давился, но судя по цепким пальцам, его состояние переставало быть плачевным.

Спустя еще пару глотков, он нехотя отодвинул мою руку, оставив на запястье красный след от своих пальцев. Сел на землю, не сводя с меня немигающего настороженного взгляда. Черный ежик волос делал его похожим на нахохлившегося воробья, и всё внутри сжалось от жалости к этому ребенку. Как его могли здесь бросить, он ведь ещё такой маленький?

Но вместо слов, проклинающих неизвестно кого, я спросила:

— Ты хочешь есть?

Он кивнул, и я под его пристальным взглядом вытащила две булочки. Как хорошо, что я додумалась их взять!

Мальчишка вгрызся с булку, словно не ел в жизни ничего вкуснее. Я с сомнением и беспокойством смотрела не него, так как помнила советы из школьного курса по основам безопасности жизнедеятельности, что нельзя голодающим давать тяжелую пищу. Но ничего другого у меня с собой не было.

Резкий порыв ожигающего ветра снова кинул в меня горсть песка, заставляя отвернуться. Я ему была благодарна за то, что отвлек. Песок снова попал в глаза, и теперь слезы как будто появились только из‑за него. Если бы не тяжелый комок в горле, даже я могла бы в это поверить.

Мальчик закончил есть первую булочку, но ко второй приступать не стал, запасливо пряча в сумку на плече. Помимо сумки, из‑за неё выглядывали ещё две рукоятки, и у меня в очередной раз сжалось сердце. Оружие?

Поднимаясь на ноги, он слегка пошатнулся, и я незамедлительно придержала его за плечо. Он хмуро зыркнул на меня из‑под темных бровей, но не отстранился. Оказалось, что он совсем ненамного ниже меня. Наверное, вырастет высоким. Если вырастет.

И тут я это вновь почувствовала. На этот раз ощущение, что меня тянет назад, не было неожиданностью, наверное, в глубине души я его ожидала, поэтому успела уловить мгновение, когда моё сознание помимо воли начало отдаляться.

— Береги себя, — сказала я и порывисто обняла незнакомого мальчишку, попытавшись вложить в это объятие все свои добрые пожелания ему и всё душевное тепло, которое я только могла дать. Потому что больше дать мне было нечего.

Оказавшись на пороге родной комнаты с вытянутыми руками, я поняла ещё одну вещь об этой своей странной особенности. Людей я с собой захватить не могу.

5

Оставленный ребенок, настороженно взирающий на меня, так и стоял перед глазами. Кажется, за эту ночь я испытала столько эмоций, что их хватит на всю мою будущую жизнь.

Теперь, оказавшись посреди ночной летней прохлады, тело дало о себе знать. Горло, и без того больное от купания в ледяной воде, требовало жидкости, грозясь ссохнуться и лишить меня дара речи на неопределенное время.

Я налила себе кипяченой воды из графина, потом вышла на улицу. Легкий ветерок закружил ткань юбки, заигрывая с ней, и принес телу долгожданную прохладу. Кожа под его умелыми прикосновениями переставала болеть, и воспоминание об опаляющих лучах постепенно улетучивалось. Я разулась на вымощенном плиткой крыльце, давая свободу и ногам, и принялась вытряхивать из балеток песок. Его сразу подхватывал ветер и уносил без следа.

Неожиданная мысль заставила меня броситься назад в комнату. Я ведь засекала время! И в своих переживаниях забыла на него посмотреть. Экран мобильника мне сообщил, что прошло всего лишь тридцать минут. И все они, думается мне, я провела носясь по дому в перерывах между перемещениями. Это что же, получается, я возвращаюсь в тот же самый момент времени, когда пропала? Но при этом со мной всё же происходят изменения: горло раздирает от морской воды, кожа горит от жаркого солнца. Наверное, если бы я там провела лет пять, то вернулась бы домой немного постаревшая и изменившаяся. Значит, моё собственное время жизни идёт, как и положено, отмеряя секунды до её логического завершения.