Павел Комарницкий - Исполнитель

«Теперь быстро!»

Рыцарь бесшумно метнулся вдоль стены и распластался по поверхности уже другой двери — той, что вела в донжон. Стражники беседовали о чём-то, вяло жестикулируя, и не заметили маневра. Теперь главное — не делать лишнего шума и резких движений. Первей хорошо знал, как трудно заметить неподвижную тёмную фигуру на фоне тёмного прямоугольника дверного проёма, когда перед носом у тебя горит яркое пламя.

Отмычка вошла в скважину, словно родной ключ. Замок оказался не слишком сложен, и спустя несколько мгновений рыцарь осторожно пошевелил дверь. Петли негромко скрипнули, словно предупреждая — не так это просто, чужак!

И в этот момент с шумом распахнулась дверь кухни. Сомневаться было уже некогда — Первей рывком приоткрыл створку двери и нырнул внутрь. Привалившись к стене, снова отёр пот со лба. Одно дело тлеющие головёшки на сторожевой площадке башни, и совсем другое факел во дворе — тут не поможет никакой чёрный платок…

«Вперёд и налево» — снова звучит в голове бесплотный голос. — «Там лестница»

… Он крался по тёмным переходам, как тать, и топор только подчёркивал сродство. Меч остался внизу, убаюкивать бдительность пана Брановецкого. В принципе Первей мог изловчиться и выйти с мечом, но Голос Свыше настоял на таком варианте. К тому же сегодня ему понадобится именно топор.

«Внимание, приготовься»

Цоканье когтей по каменному полу приближалось, и не нужно было иметь дар предвиденья, чтобы сообразить — по следу рыцаря идёт собака. Ну или на данный момент собака, если быть абсолютно точным…

Чёрный как уголь пёс скалил зубы, казавшиеся в темноте неестественно-белыми, как будто светящимися призрачным фосфорическим светом. Ещё страшнее светились его глаза, налитые изнутри тлеющим адским огнём. И он молчал, что довольно необычно для собаки, встретившей ночью в родном доме чужого человека. Однако рыцарь очень хорошо понимал его, этого пса — не совсем пса, если быть точным… Им обоим сейчас менее всего нужен был лишний шум.

Зверь прыгнул вперёд молча и страшно, как чёрная молния, и в тот же момент рука человека послала навстречу топор. Собаки по природе своей заметно ловчее людей, и тренированному псу совсем несложно уклониться от нескоро летящей стали — это же не арбалетная стрела… Вот только Первей точно знал даже не то, что попадёт, но и куда именно.

Чёрный пёс рухнул на пол, скребя передними лапами, в то время как задние беспомощно волочились за непослушным телом. Ещё миг, и облик покалеченного зверя начал стремительно меняться — шерсть на голове потеряла угольную черноту, протаяла золотистым пятном, пальцы передних лап вытягивались на глазах, утрачивая когти…

Тяжело дыша, рыцарь смотрел на хрупкого белокурого отрока, бессильно царапающего ногтями каменные плиты пола. Между лопаток проступала бурая сукровица — хребет перебит… Ничего не осталось от прежнего звериного облика. Вот разве только глаза.

— Чего смотришь, сволочь… — прошипел подросток, сверля своего победителя взглядом. — Добей!

«Всё, уходи» — шелестит в голове бесплотный голос.

Не сводя взгляда с покалеченного оборотня, Первей сделал назад шаг, другой…

— Добей… слышишь… — отрок смотрел теперь иначе… можно поклясться чем угодно — оборотень смотрел с мольбой! — Добей… будь человеком…

И внезапно Первей решился. Шагнул вперёд, коротко взмахнул топором…

Дикая боль пронзила внутренности, сменившись ужасной рвотой. Наверное, так чувствуют себя казнимые, которых вынуждают выпить уксусную эссенцию, мелькнула в голове мимолётная мысль… или серную кислоту?

«Кто. Тебе. Велел?!» — шелестящие бесплотные слова впечатываются в мозг поодиночке, подобно раскалённому тавру.

«Я сделал… я убил исчадье ада….»

«Ты идиот! Ты убил будущего учёного, опередившего бы своё время на сотни лет!»

«Зато…я … человек…» — теперь Первей хрипел и царапал камень ногтями, в точности так, как полминуты назад это делал убитый оборотень. — «Нельзя… его было… оставлять… так… это… бесчеловечно…»

Боль наконец утихла, сменившись страшной тоской и пустотой.

«Вставай… рыцарь. У нас мало времени, нужно уходить»

Привычка подчиняться указаниям Голоса всё-таки подняла его с пола. А зачем, мелькнула в голове пустая, отрешённая мысль… Сейчас прибегут люди с мечами и алебардами, и всё будет кончено… он освободится от этой ужасной пытки, которую дураки называют словом «жизнь»…

«Твой долг громаден, и сейчас он ещё вырос! Если ты сейчас сойдёшь с круга… да двигайся же, наконец!!!»

* * *

Ёж оказался большим и жирным — не фазан, конечно, но после ужей и лягушек настоящий деликатес… Первей сглотнул слюну, обозревая пиршественный стол, развёрнутый на листах мать-и-мачехи, заменявших по мере сил скатерть вкупе со столовым сервизом. Горка малины, горка смородины, дикие груши и два десятка белых грибов, насаженных на чуть обуглившиеся веточки — неплохо, совсем неплохо…

Самым трудным оказался первый день — собственно, даже не день, а ночь. Умение видеть в темноте сослужило рыцарю неплохую службу, но всё равно одолеть без отдыха почти шестьдесят вёрст — тяжкое испытание даже для идущего налегке бывшего солдата… Иначе было нельзя, утверждал Голос Свыше, и оказался как всегда прав — только за Одрой погоня с собаками потеряла след… Дальше стало проще. Отоспавшись в каком-то буераке под выворотнем, любезно указанным в качестве места для отдыха всё тем же Голосом, Первей двинулся к чешской границе, передвигаясь в стороне от торных дорог и только в тёмное время, благо ночи на излёте августа были уже достаточно долгими.

«… вот так, рыцарь. Если бы не твоя глупость, всё было бы иначе. Увечье изменило бы его, и вместо сатанистских опытов с превращением в вервольфа и прочих подобных он занялся бы настоящим делом. Сперва ища спасение от своего недуга, а потом уже просто…»

«Не могу поверить, что дьявол может стать ангелом»

«Он не был дьяволом, и не стал бы ангелом. Он стал бы просто человеком. Великим человеком. Он стал бы великим и будучи здоров, но это было бы совсем иное величие — холодное и страшное, сродни величию Тамерлана»

Первей хмуро молчал.

«Ты проявил человечность, рыцарь, и это смягчает твою вину. Но ты проявил её не там и не так. Он ушёл с большим долгом. Избавив его от сиюминутной боли, которую этот Зигфрид вполне заслужил, и страданий неподвижности, судить о заслуженности которых не мне и тем более не тебе, ты обрёк его на страдания в следующем круге, и, возможно, более тяжкие. Я уж не говорю о многих тысячах больных, которые могли встать на ноги благодаря этому человеку. Благими намерениями обычно мостятся дороги в ад, особенно когда намерения эти не подкреплены хоть какой-то работой ума»